Нечеловечество

Очень совестливые людоеды жили на одном из островов Тихого океана. Они никогда не ели людей. Поймав кого-либо из соседнего племени, они привязывали беднягу к дереву и начинали взывать к нему и к богам: Это лягушка! Мы видим не человека, а лягушку!" И только после того, как измученная жертва признавала себя лягушкой, ее убивали, приговаривая: "Он сам сказал, что не человек".

Нечто подобное происходит с каждым из нас. Сначала мы убиваем в своем сознании и лишь затем распускаем руки, язык, в общем все то, чем собираемся причинить боль "этой гадине".

Расчеловечивающая нас формула проста: забыть о том, что человек – это личность, и приравнять его к набору внешних свойств. Но если человек – это не кто, а что, то запускается механизм сегрегации. Те, у кого нет заданных свойств, вычеркиваются из списка людей.

К этой людоедской формуле апеллируют все тоталитарные режимы. Фашизм приравнивает человека к форме носа и цвету кожи. Коммунизм отождествляет человека с его социальным происхождением. По слову Маркса, личность – "продукт общественных отношений". Неправильные отношения программируют неправильных людей, "врагов народа". В СССР миллионы были отправлены на концлагерное перевоспитание просто потому, что у них в роду были эксплуататоры (купцы, дворяне или зажиточные крестьяне).

Но, убивая окружающих, мы убиваем себя. Общий знаменатель у всех этих формул, что бы в них ни подставляли те, кто манипулирует массовым сознанием, один: отказ от любви в пользу пользы. И не важно для чего – расы, общества или экономики, комфорта (почему это я буду за больной бабушкой ухаживать?) или удовольствия (и зачем себя ребенком обременять?).

Главное – оправдаться перед собой и окружающими. По меткому наблюдению Честертона, людоед-потребитель "доходит до того состояния, когда на ангела смотрят глазами орнитолога. Любой прохожий для таких людей – только организм. Им не страшно прикоснуться к человеческому телу, и вечность не смотрит на них из человеческих глаз" ("Преступление Гэбриела Гейла").

В наши дни людоедство столь распространено, что мы, в отличие от вышеупомянутого племени, даже не пытаемся никого ни в чем убеждать. Я не о маньяках, каковые все же единичны, а о рутинной процедуре переработки сотен тысяч человеческих жизней в косметические средства и медицинские препараты, а также в материал для научных изысканий. О манипуляциях с человеком на эмбриональной стадии его развития. В 1947 году после завершения процесса над нацистскими медиками Нюрнбергским трибуналом был принят Нюрнбергский кодекс, согласно которому "абсолютно необходимым условием проведения эксперимента на человеке вляется добровольное согласие последнего".

В 1964 году Всемирная медицинская ассамблея подтвердила этот принцип в Хельсинкской декларации: "Забота об интересах испытуемого должна всегда превалировать над интересами науки и общества". Однако фармакологические и научно-исследовательские аппетиты росли, все новые и новые препараты нуждались в испытаниях на человеческом материале, наконец, появилась перспектива изготавливать препараты из самой человечины. И для того, чтобы обойти чеканные формулировки международного права, опыты и эксперименты стали ставить на тканях свежеабортированных младенцев, на "лишних" эмбрионах, невостребованных после процедуры экстракорпорального оплодотворения, и на эмбриональных стволовых клетках, полученных из первых и вторых. Мы часто даже не догадываемся о масштабах происходящего. Если говорить о криоконсервированных людях на эмбриональной стадии развития, то на 2003 год только в лабораториях США их насчитывалось около 400 000.

В России же национальным бедствием стала эпидемия абортов, в ходе которой за последние двадцать лет было истреблено более сорока миллионов человек, что эквивалентно населению всей Украины. Но коль скоро людоедство столь прочно укоренилось в нашем подсознании, именно здесь и надо начинать вынос наших идеологических мертвецов из мавзолея стереотипов и поведенческих сценариев.

Материнство – это всегда отношение как минимум двоих: Ух-ты! Вот чудо! Я – беременна, значит, я мама, значит, нас двое: я и малыш! С этого понимания начинаются любовь и взаимообщение, в которое вскоре вовлекается и папа, и вся семья с бабушками и дедушками, братиками и сестренками.

С другой стороны, сколько бы нас ни убеждали в том, что эмбрион – это часть тела женщины, которым она вправе распоряжаться по своему усмотрению, факт остается фактом: стрижка ногтей не обжигает совесть, а вот аборт – напротив. Для этих мук совести даже придуман специальный термин "постабортный синдром" раскаяние, иной раз доводящее до мыслей о суициде. Тяжелые депрессии присущи и врачам, совершавшим аборты. Значит, нравственному сознанию свойственно четко разграничивать свое тело и то пространство новой жизни, которое осеняет библейское: не убий!

Еще один вопрос борцам за права женщины на ее тело: а вас не смущает тот факт, что в половине случаев эта часть тела даже другого пола, нежели сама женщина (ведь мальчишки тоже рождаются на свет)? Это, попросту говоря, всегда разные "человеки", чьи организмы различаются и генетически, и анатомически, и во времени. И вы по-прежнему считаете, что можете решать за других, жить им или не жить?

Наконец, что-то не видно пикетов около парикмахерских – в защиту срезанных волос, а вот аборты "по желанию" запрещены в половине стран мира, включая, например, Ирландию, Польшу и Португалию. Там же, где они легализованы, действуют мощные общественные движения в защиту жизни. Подобные протесты – это индикатор нравственной реакции на происходящее. Значит, ложна исходная посылка: нерожденная жизнь – это никак уж не часть тела женщины, но человек на эмбриональной стадии его развития.

Очень многое зависит от слов (понимание, решения, поступки) – многое, но не все. Отсюда языковые манипуляции, когда, например, убийство нерожденного называют абортом или "чисткой" ("Давайте мы вас почистим!", – нередко предлагают беременным бесчестные гинекологи), а нравственное чувство – мракобесием. И отсюда же гнетущая тяжесть после: себя-то ведь не обманешь.

И ведь абортный геноцид – это не только запустелые садики, школы и вузы, но еще и пустые глаза тех, кто по собственной воле лишил жизни своих детей.

Подчеркну: аборты – не женский грех. Как отмечают психологи, мать отнюдь не стремиться совершить непоправимую ошибку. Напротив, за ее решением всегда таится крик о помощи, просьба о любви. Но когда вместо поддержки муж, родители, друзья и врачи выталкивают её в абортарий, когда врачи (!) уговаривают женщин абортировать малыша за то, что он может родиться больным, неповинная кровь в равной мере ложится на всех.

По инициативе депутата Мизулиной, поддержанной Патриархом Кириллом, в этом году Госдума приняла ряд поправок, возвращающих Россию в семью европейских народов. Среди этих поправок запретов нет; все они направлены на то, чтобы помочь беременной женщине осуществить свой материнский выбор. Это "неделя тишины" между обращением беременной женщины в медучреждение и абортом, ее добровольное информированное согласие после обязательной визуализации малыша на УЗИ и прослушивания его сердцебиения, а также консультации психолога и пр.

И все же даже эти поправки ничего не изменят сами по себе. Главная проблема внутри нас, в наши ценностях и в нашем сознании. Каковы же рецепты? Они очень просты: нам надо вновь научиться называть вещи своими именами. Грех – грехом, любовь – любовью, подлость – подлостью, человечность – человечностью. И тогда людоеды внутри нас будут нам не страшны.