Советская цивилизация была мертворожденной. Она просуществовала отпущенный ей срок за счет духовной инерции народа, явленной в чувстве массового патриотизма
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
А. С. Пушкин
Сравнение нас с хамелеонами удобно для успокоения советологов, но все-таки поверхностно. В нас все же есть устойчивая основа – наша историческая мания.
А. Зиновьев. Зияющие высоты
Целились в режим, а попали в историческую Россию.
Патриарх Кирилл
Хорошо помню одно мгновение 20 августа 1991 года. На митинге в поддержку Ельцина в областном центре очередной оратор выступил с пламенной речью за выход РСФСР из состава СССР и попросил всех проголосовать. Среди человек ста присутствующих некоторые подняли руки. Я тоже. Аргумент типа "хватит нам всех кормить" был хорош. И в следующую секунду почувствовала пустоту – в себе и вокруг. Совестно, что ли, стало? Это был первый и последний митинг в моей жизни. Что называется, "кухарка поуправляла государством".
Еще помню, как, учась в Москве в начале 1980-х, я, приехавшая из провинции, с удивлением обнаружила, что в столице считается хорошим тоном "не уезжать из страны". Сама постановка вопроса казалась мне диковатой: а почему вообще надо уезжать? То есть понятно почему – потому что здесь тоска и безнадега. Но было в этом что-то нечестное и безжалостное.
Советский Союз вызывал сложные чувства. С одной стороны, явно не жилец, с другой – это как часть тебя самого, и боль от ее иссечения трудно заболтать рациональными доводами. Много позднее я прочла об этом у философа Александра Зиновьева. Жесткий критик советской системы, оказавшись в эмиграции в 1970-е годы, он – о, ужас! – затосковал по родине: "...Дело тут не в ностальгии, а в чем-то другом. В чем – до сих пор не могу толком разобраться. Только оказавшись здесь, я ощутил, чем была для меня Россия и что я потерял... Разумом я понимаю, что та Россия, тоска по которой изводит меня здесь, на самом деле давно не существует. Но это нисколько не ослабляет тоску"(*) (Зиновьев А. А. Зияющие высоты. – М.: ACT, Астрель, 2010.) .
Россия, которой нет и которая все равно есть, – вот что не отпускает от себя даже, казалось бы, вполне самодостаточных людей. Просто град Китеж какой-то. Это может показаться бредом. И некоторым кажется. В результате в последнее время мы совсем заплутали в трех соснах: в прошлом России, ее настоящем и будущем.
Возникновение новой реальности
Многие сегодня уверены, что чем скорее русские расстанутся со своими грезами о прошлом, тем лучше. Иначе невозможно выработать нормальную политику, обеспечивающую национальные интересы России, а без нее трудно предотвратить продолжение распада страны. "Представляется, – пишет философ Григорий Тульчинский, – что предпосылкой решения этой задачи является осознание простой истины: крах советской империи не является национальной трагедией для России"(**) (** Тулъчинский Г. Л. Свобода и смысл. Новый сдвиг гуманитарной парадигмы. – The Edwin Mellen Press. Lewiston-Queenston-Lampeter, 2001.).
Такая позиция поначалу привлекает своим здоровым прагматизмом: "Выгоды от империи имела только правящая элита, никогда себя с народом не соотносившая. Собственно, и распад советской империи – тоже был выгоден только элите, точнее, местным элитам, завороженным блеском дипломатического паркета и перспективами "суверенного" передела имперского наследства"(
Но возникает сомнение в конечной эффективности этого подхода. Ведь, по мнению того же Тульчинского, все проблемы России и в прошлом, и в настоящем обусловлены ее специфическим "духовным опытом", от которого он советует по возможности уходить. Прагматично ли это – призывать русских перестать быть русскими? А вдруг мы, наоборот, чего-то не понимаем в себе и поэтому топчемся на месте?
Если присмотреться к истории России, то ее пронизывают два фактора, которые не поддаются рациональному объяснению. Первый из них – русский патриотизм. Это чувство, без сомнения, является фундаментом нашей национальной идентичности. Даже историческими источниками оно зафиксировано раньше, чем появилась "национальная идея" у так называемых цивилизованных народов. Древнерусская литература с XI века пронизана пафосом единства Руси, защиты ее от врагов, объединения раздробленных княжеств (в средневековой Европе не найти и намека на рефлексию по поводу возможного объединения рыцарей, феодалов по национальному признаку). А в самом выдающемся из памятников той эпохи, ставшем ее символом, – "Слове о полку Игореве" – эти рассуждения встроены в контекст еще более ранних событий, вплоть до первых веков нашей эры – времени, которое обычно выносят за скобки русской истории по причине "дикости" и "язычества". Существуют письменные памятники, относящиеся и к дохристианскому периоду, такие как "Влес книга" (Велесова книга). Многие специалисты считают ее подделкой, но, даже если это так, симптоматично, что текст, охватывающий период около двух тысяч лет, пронизан все тем же пафосом – любовью к Родине-матери и готовностью к самопожертвованию ради ее целостности и независимости (см. "Русские заповеди").
Второй стержень русской истории – православие. Приняв христианство в X веке, в числе последних в Европе, еще вчера "полудикая" Русь вскоре оказалась его мировым оплотом. Нас всегда учили объяснять крещение Руси исключительно политическими причинами. Между тем русские князья исповедовали православие так истово, будто это они, а не апостолы за тысячу лет до того видели своими глазами Бога живого. Владимир и Ольга, Борис и Глеб, Игорь Киевский, Михаил и Константин Муромские, Андрей Боголюбский, Георгий Владимирский, Михаил Черниговский, Александр Невский, Феодор Смоленский, Михаил Тверской, Даниил Московский и другие
– по количеству страстотерпцев и просто святых среди политической элиты Русь соперничала с Византией.
Кстати, первое крушение Русского государства – от татаро-монгольского нашествия – однозначно связывалось в общественном сознании того времени с наказанием народу за грехи, в частности за княжеские междоусобицы. И силы для освобождения от ордынского ига нация копила вместе с христианскими добродетелями. Так, первый князь Москвы Даниил Александрович заложил основу будущего могущества своего княжества политикой миролюбия: он мирил братьев-князей, стараясь не вступать в междоусобные брани, не мстить нападавшим на него. В результате народ из соседних княжеств стал массово переселяться в быстро растущую и богатеющую от мирной жизни Москву. Его сын, хрестоматийно известный Иван Калита, был не просто прагматиком, умело пополнявшим свою казну; современники звали его и Иваном Добрым, потому что из своей калиты – холщовой сумы наперевес, как у нищих, – он щедро раздавал милостыню. Князь Дмитрий Иванович, будущий Донской, амбициозный и энергичный политик, всегда держал при себе духовника для исповеди, а перед Куликовской битвой поехал каяться к самому Сергию Радонежскому, не одобрявшему некоторые из его деяний. Только получив благословение великого монаха и придав, таким образом, будущей битве характер священной, князь смог привлечь в свое войско критическую массу ополченцев.
Как замечает по поводу той исторической исповеди историк Николай Борисов, "ни один из них прежде не поднимался на такую высоту самоотвержения. Здесь они с разных сторон подошли к самой черте, отделяющей власть от Евангелия... казалось, вот-вот родится новая, невиданная дотоле реальность... Но все вернулось "на круги своя""(*) (*Борисов Н. С. Сергий Радонежский. – М.: Молодая гвардия, 2009.). Под
"невиданной дотоле реальностью" подразумевается, очевидно, так называемая симфония Царства и Священства, лежащая в основе идеи христианской монархии, когда царская власть поддерживает и защищает христианство в качестве плацдарма для духовного спасения своих подданных, а церковь, со своей стороны, признает царя как своего защитника, удерживающего земной мир от прихода Антихриста. Как известно, эта концепция родилась еще в IV веке на основе высказывания апостола Павла о Римской империи как об "удерживающем ныне". А в XV веке принять эстафету "удерживающего", то есть христианской державы, претендовало Московское государство ("Москва-Третий Рим"). Так вот, имеется в виду, что если для этих мессианских претензий Москвы и имелись какие-то предпосылки в деятельности московских князей, то они в итоге не осуществились. Это тоже распространенная точка зрения. Но так ли было на самом деле?
Историк церкви Антон Карташев считал, что в любом случае Россия обладает уникальным государственным опытом: "Удалась ли "симфония" в истории? И да и нет. В большей степени нет, чем да. Но abusus non tollit usum(**) (** Злоупотребления не отменяют употребления (лат.).), грехи и неудачи не дезавуируют системы в ее существе. Проделан великий опыт союза церкви и государства, "духа и плоти""(
А вот свидетельство одного мемуариста, участника русско-турецкой войны 1878-1879 годов. Когда по окончании военных действий к пленным раненым русским солдатам, помещенным в лазарет международного Красного Креста, пришла русская сестра милосердия и поклонилась им со словами: "Россия плачет и молится о вас", – имея в виду, что еще не известно, как решится их участь, безрукие и безногие калеки повскакивали на кроватях, восклицая: "Передайте России-матушке и царю-батюшке, что мы и сейчас готовы умереть за веру православную!" Что это, как не факт осознания миссии "удерживающего", пронесенной народом через несколько столетий?
Причем русское православие органично впитало в себя и исконный русский патриотизм, придав ему более глубокий смысл: не на жизнь, а на смерть стоять не только за свою землю, но и за духовные ценности, причем во вселенском масштабе, поскольку духовная битва экстерриториальна. Не отголоском ли этого являются данные опросов общественного мнения, согласно которым еще пятнадцать лет назад 98% граждан РФ связывали смысл своей жизни с теми или иными трансцендентными целями и смыслами, с неким "общемировым делом", с теми, "кто нуждается в нашей помощи", "со всеми угнетенными"? То есть православная риторика нами давно забыта, но назначение существовавшей когда-то "новой реальности" – не совсем.
От чего защищала новая реальность
Что именно и от кого защищало христианское государство? Для нас, живущих в начале XXI века, этот вопрос имеет не только академический интерес. От непонимания этого и рождается иллюзия, что геополитические катастрофы, выпавшие на долю России в XX веке, обусловлены "неправильным" духовным опытом русского народа.
Так, Григорий Тульчинский уверен, что ведущее духовное стремление русского народа жить "по правде", а не "по лжи" и готовность за эту правду пострадать приводит к самоценности страдания, лишая позитивного содержания реальность; свобода, достоинство личности и право как их гарант, да и сама человеческая жизнь ценностью в российском духовном опыте не являются; то же относится к труду; нравственный максимализм и страстотерпчество русского народа в применении к власти оборачиваются "своеобразным ультрапарадоксальным садомазохистским единством с ней", доходящим до "амбивалентности добра и зла, святости и злодейства". После этого делается соответствующий вывод: "Православие не выработало самодисциплины души для жизни в этом мире. Российский духовный опыт – опыт перманентной лиминальности (неопределенности, переходного характера. – "Эксперт"), маргинальности в реальной жизни и апофатичности, если не аутизма"; "российская история невменяема именно в силу того, что ее трудно кому бы то ни было вменить, а вопрос "кто виноват?" – один из главных ее вопросов"(*) (* Тульчинский. Указ. соч.) .
Начнем с конца. Роковой вопрос "кто виноват?", конечно, не был главным вопросом русской жизни, а всплыл на поверхность в 40-е годы XIX века, когда часть образованных людей перестала думать "по-русски". Впрочем, этой опасности – инакомыслия – на Руси боялись всегда. Начиная с Андрея Боголюбского и заканчивая Петром Великим почти все великие князья и цари получали предложение военной и дипломатической помощи от папы римского в обмен на принятие католичества или хотя бы унии с католиками. И твердо отказывались. "Государства всея вселенныя не хотим", – заявил Иван Грозный иезуиту Антонио Поссевино, посланцу папы Григория XIII. Пресловутая геополитика, как и при крещении Руси, снова подчинялась более фундаментальным соображениям: принятие католичества означало бы "думать по-другому". О чем же?
О правде. Когда говорят, что ведущим духовным стремлением русского народа было стремление жить по правде, а не по лжи, попадают в самую точку. Но... Некоторым в этом кредо не нравится неизбежность страданий. Даже удивительно, насколько логика современных философов отвечает чаяниям десятков ересей, на протяжении последних двух тысяч лет пытавшихся сделать правду более "удобной в употреблении". Для этого им приходилось снова и снова ставить действительно главный вопрос, в том числе и для русской жизни: что есть источник правды? Хотя ответ на него для самого русского человека никогда не представлял сложности: правда исходит от Бога. С принятием христианства вопрос с правдой решился еще конкретнее: она не только исходит от Бога, но и есть Бог, ставший человеком ("Я Есмь путь и истина и жизнь"; Ин. 14:6). В то же время искать или признавать любой другой источник истины, кроме Бога, – значит уклониться в ересь, ведь истина не от Бога всегда неполна.
Так, на Руси считали ересью "латинство" из-за того, что оно позволило папе римскому тоже быть источником истины, приняв догмат о его непогрешимости и объявив наместником Бога на земле. И эта уступка, означавшая курс западного христианства на заземление правды, имела далекоидущие последствия. В самой католической церкви это привело к Реформации – бунту против чрезмерной власти папы, носившей самый что ни на есть земной, государственный характер. При этом протестанты не отказались от заземления истины, напротив, они еще больше ее демократизировали, делегировав право быть ее источником каждому христианину. В общественной жизни это вылилось в формирование "цивилизованного общества", с его "правами" и "свободами". Потому что если источником правды может быть любой человек, то куда деваться его соседу?
Нынешняя абсолютизация прав человека, всевозможных меньшинств и нарастающая на этом фоне энтропия смысла – закономерный итог многовекового процесса постепенного раздробления и превращения правды, так что из множества ее осколков никто уже и не вспомнит, как складывается весь пазл. А смысл – это и есть связь предмета или явления с высшей правдой. Православному же сознанию все это странно: ты свободен в своей жизни уподобиться Богу – какие еще права тебе нужны?
Полномощная власть
Привычка различать относительное и абсолютное – вот в чем корень "нравственного максимализма" русских (еще одного пункта, по которому русский духовный опыт якобы не соответствует современным стандартам). Это относится и к таким важным институтам общества, как власть. Другое дело, что максимализм в отношении власти у нас остался, а породивший его повод, саму абсолютную истину, в России тоже стали забывать. Лишь этим можно объяснить истерическое состояние, в которое впадает русская общественность, обсуждая текущие вопросы государственной жизни. Так было в XIX и в начале XX века, во времена перестройки в СССР в конце 1980-х и повторяется, к сожалению, в наши дни.
Уже в середине XIX века православие в среде образованного класса России считалось чем-то почти неприличным – благодаря успешно осуществленной Петром Великим и Екатериной II секуляризации государства и общества. Сама церковь, по голландскому образцу управляемая теперь государством, словно министерство, перестала восприниматься людьми как источник духовной свободы.
Поэтому истину чем дальше, тем больше искали, как герой старого анекдота искал потерянный кошелек – под фонарем. В итоге из всего доступного набора "подфонарных" истин самой "абсолютной" оказалась та, что "во всем виноват царизм". Русский царь стал для всех воплощением зла, и это было принято за истину, вследствие чего наступил 1917 год и последующий распад России практически до атомарного состояния.
Сегодня все очевиднее, до какой степени это восприятие царизма было не адекватно реальности. Кроме высоких темпов социально-экономического и культурного развития страна в начале XX века переживала политическую трансформацию. Абсолютная монархия – тоже нововведение Петра – перестала быть абсолютной. Царская Конституция 1906 года, пишет историк и политолог Вячеслав Никонов, очень схожа с Конституцией РФ 1993 года, то есть рассчитанной на государство с неразвитым гражданским обществом и, как следствие этого, с сильной центральной властью. "Нынешнюю Конституцию я бы тоже не отнес к высшим образцам либеральной мысли, но она точно не является абсолютистскосамодержавной, как и ее предшественница 1906 года", – заключает он. Да и в целом, по его мнению, политическая система в царской России не тормозила модернизацию страны(*) (* Никонов В. А. Крушение России. 1917. – М.: ACT, Астрель, Харвест, 2011.) .
Истина же состоит в том, что природно-хозяйственная многоукладность, культурная и национальная пестрота, характерная для России, и просто величина территории исключают возможность ее объединения на основе суммы земных, прагматичных интересов. Нужна чья-то личная воля, примиряющая эти интересы, направляющая к единой цели, но не подотчетная им и осознающая истинные, трансцендентные основания единства страны – невидимые скрепы, удерживающие ее, вроде служения высшей правде.
"Зачем нужно, – говорил Пушкин Гоголю (в пересказе последнего(**) (** Непомнящий В. С. Да ведают потомки православных. В сб.: Да ведают потомки православных. Пушкин. Россия. Мы. – М: Сестричество во имя преподобномученицы Великой княгини Елизаветы, 2001.) ), – чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе человек слышит что-то жесткое и небратское. С одним буквальным исполнением закона недалеко уйдешь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям в одной только полномощной власти".
Но царская власть – это не просто ничем не ограниченная власть. Царь отвечает за свой народ перед Самим Богом и служит Ему: "Одному Богу государь ответ держит". Поскольку перед Богом все равны, "в царской власти виделась, в идеале, наиболее гуманная власть: соблюдая закон человеческий, она в то же время – выше закона, – подчеркивает пушкинист Валентин Непомнящий. – Это вовсе не значило, что царствующий свят или непогрешим, – церковные иерархи обличали и царей... Свят не сам царь по своим качествам – свята воля царская, свято служение царя, его место в жизни страны и народа"(
Понимание служилого – в высшем смысле – характера царской власти, скорее всего, породило у русских специфически терпимое отношение к власти вообще, так что со стороны кажется, будто народ не различает добро и зло, святость и злодейство, то есть он аморален. На самом деле смешения добра и зла перед лицом Бога не может быть по определению: "Нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит", – отвечает Николка Борису Годунову.
Если уж говорить о феномене подобного морального бесчувствия в отношениях народа с властью, то применительно не к русскому идеалу власти, а к его противоположностям. В связи с этим, например, публицист Владимир Карпец подчеркивает принципиальную разницу между христианской монархией – властью, проистекающей от Бога и потому неабсолютной, и абсолютизмом, то есть любой формой власти, проистекающей из самой себя и не признающей над собой, по нравственному состоянию, никакой власти, такой как абсолютная монархия, тирания, партократия, демократия. "В этом смысле абсолютизм есть грехопадение государственности, – пишет он. – От Паисия Лигарида и Феофана Прокоповича(
Душа за железным занавесом
За тысячу лет своей государственности Россия пережила четыре крушения, и два из них пришлись на XX век (см. схему). Размышляя о причинах резкого учащения этих циклов в последние сто лет, естественно предположить, что цикл с 1917-го по 1992 год чем-то серьезно отличался от предыдущих. Так вот, этот качественный сдвиг хорошо виден именно с точки зрения трансцендентных причин существования России, ее миссии как в отношении своего народа, так и в качестве мировой державы. Речь идет все о той же защите правды и служении ей.
Если принять, что для идеальной, нерушимой целостности России необходима вся полнота правды, воплощенная в общественных и государственных институтах, включая верховную власть, то причиной распада государства оказывается предельная фрагментация истины, выражающаяся в массовом недоверии к верховной власти, вплоть до полной утраты ею легитимности в глазах общества. Поскольку из-за греховной природы человека эти процессы неизбежны, для их сдерживания необходимо постоянное напоминание о существовании живой абсолютной истины. Роль транслятора истины выполняет церковь. В СССР, как мы помним, церковный канал для передачи истины был перекрыт, народу стали транслировать ее суррогат в виде марксистско-ленинской теории. Все это лишь усиливало энтропию смысла, в том числе формируя своего рода отложенный спрос на истину. Эту тенденцию ненадолго нарушила лишь Великая Отечественная война.
На схеме цикличности распада России видно, что война с Гитлером образует "нравственный пик" советской истории, где народу опять открылась вся полнота правды. "Представьте себе: идет жестокий бой, на нашу передовую лезут, сминая все на своем пути, немецкие танки, и вот в этом кромешном аду я вдруг вижу, как наш батальонный комиссар сорвал с головы каску, рухнул на колени и стал... молиться... прося у Всевышнего, которого он еще вчера третировал, пощады и спасения. И понял я тогда: у каждого человека в душе Бог..." – приводит воспоминания Ивана Воронова, прошедшего войну от Москвы до Берлина и ставшего впоследствии наместником Псково-Печерского монастыря, архимандрит Тихон(*) (*Архимандрит Тихон (Шевкунов). Несвятые святые. – М.: Олма Медиа Групп, Сретенский монастырь, 2011.) .
Люди безошибочно уловили связь этой войны с истиной, без которой невозможно победить в настоящем, а будущее теряет всякий смысл. Про эту связь вспомнил и Сталин, обратившись в начале войны к соотечественникам со словами "Братья и сестры!" К концу войны в России было открыто двадцать тысяч храмов , хотя, по плану третьей пятилетки, "пятилетки атеизма", предполагалось покончить с церковью в 1943 году. В реальности же этот год стал годом открытия Троице-Сергиевой лавры, закрытой в 1918-му возвращения из лагерей и ссылок архиереев – для выборов патриарха.
С этой духовной вершины страна потом спускалась несколько десятилетий и оглядывается на нее до сих пор. А подпирает ее с двух сторон период расцвета тоталитаризма, пришедшийся на конец 1930-х – начало 1950-х годов. Несмотря на все физические и моральные издержки тех лет, народ увидел определенный смысл в происходящем, поскольку стал снова субъектом строительства великой державы. Кстати, "любовь" к Сталину объясняется именно тем, что он возглавил этот процесс, а не так называемым культом личности. И после разоблачения культа в 1956 году люди внутренне противились тому, чтобы вычеркнуть Сталина из народной памяти, потому что надеялись его именем как бы защитить возрожденную базовую ценность русского народа – проявленное на войне и на коммунистических стройках чувство патриотизма.
Но это были ложные надежды. Большевики никогда не любили Россию. Они любили идею, а их идейная платформа – марксизм-ленинизм – не совмещалась с патриотизмом. Она не была рассчитана даже на восстановление России как государства, Ленин с Троцким собирались раздуть "мировой пожар революции", а когда это не удалось, один из них придумал построить "социализм в отдельно взятой стране". То есть изначально государственное строительство в СССР носило вынужденный, скорее тактический характер. Но и это отступление от теории стоило коммунистам в 1920-1930-е годы серьезной внутрипартийной борьбы и большой крови.
Позднее, уже в стране "победившего социализма", конфликт господствующей идеологии с русским патриотизмом перешел на более тонкий план. Происходило методичное уничтожение "русского духа", притом что "тело" России использовалось в общегосударственных интересах на всю катушку. Главной мишенью этой политики была русская деревня. Крестьяне представляли такую же идейную грыжу для марксизма-ленинизма, как когда-то царь: это были главные независимые предъявители спроса на истину. В 1920-1930-е годы, пока крестьянство было сильно, с ним разбирались жестко. Так, по данным историка Андреа Грациози, с 1918-го по 1933 год в деревне было уничтожено 12-15 млн человек(**) (**Грациози А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1918-1933.
– М.: Российская политическая энциклопедия, Фонд первого президента России Б. Н. Ельцина, 2008.). После коллективизации и угрозы физического истребления воля крестьян к сопротивлению была сломлена, и дальнейшие эксперименты партии на селе проходили без шума и пыли. В 60-е деревня на огромном пространстве: в Нечерноземье, на Севере, в Сибири – представляла собой пустыню по сравнению с тем, чем она была раньше. Дело было не только в ее бедности, позорной для социалистического государства. Как подчеркивали писатели-деревенщики, из деревни исчез тип русского мужика – непьющего, думающего, работящего. Ну а потом из нее исчезли все люди. Она умерла.
Не лучше обошлась марксистская теория и с традиционным стремлением русских жить "по правде". Вместо того чтобы страдать, свободно выбирая правду в качестве жизненного пути, советский человек должен был жить психологически комфортно, по марксистскому принципу "осознанной необходимости". То есть безнравственность считалась допустимой, если к ней вынуждала среда. Сформировался новый тип человека – без внутреннего стержня. В этом смысле придуманный западной пропагандой "гомо советикус" – несвободный человек, который не может купить дом, машину и отправиться в путешествие, – не отражал существа несвободы, как ее понимают русские. Недаром Александр Зиновьев предложил вместо "гомо советикус" другое, более хлесткое название – "гомосос" – и описал его несвободу так: "Это – общество хамелеонов, само в целом являющееся гигантским хамелеоном. Нечто устойчивое и определенное гомосос находит в своем социальном окружении и в стечении обстоятельств. Я – загадка... для самого себя. Загадка в данный момент неразрешимая, ибо разгадка ее лежит в той совокупности событий, которые произойдут с течением времени. Я есть лишь возможность, но с широким диапазоном"(
По Зиновьеву, правда, "гомососство" было свойством преимущественно советской элиты, жителей столиц. Но, скорее всего, он плохо знал провинцию. Элита лишь намного ярче отражала тренд, и когда совокупность событий стала складываться в пользу демонтажа советской системы при поддержке "наших западных друзей", она охотно на это согласилась. Народ, хотя и проголосовал на референдуме "да-да-нет-да" – против распада СССР, взирал на происходящее более или менее равнодушно, сообразно с обстоятельствами.
Говорят, что советская элита была неоднородна, в частности в силовых структурах сложилась группировка, противостоявшая прозападному, либеральному курсу Горбачева. Возможно. Но даже если бы, чисто теоретически, эти люди публично заявили свою позицию, им бы мало кто внял. Патриоты мыслили к тому времени либо в терминах геополитики ("Только мы способны защитить Мир Белых от этой опасности. Потому нам по праву истории надлежит покорить Запад. Покорить, чтобы спасти"(
Русские заповеди
Вот лишь некоторые цитаты из "Влес книги", содержащие прямые заявления и призывы, но далеко не исчерпывающие ее патриотического содержания:
"И даже если будет иная сила, не пойдем с ней, а с Русью, поскольку та есть мать наша, а мы дети ее";
"...Сражайся, русская земля, обороняй себя, чтобы иные не сели тебе на шею! Не давай врагам охомутать себя и привязать к возу, чтобы тянули его туда, куда хотят чужие хозяева, а не куда хочешь идти сама";
"... И мы не должны идти к иному – ни к пирам, ни к яствам брашным, ни к тукам смачным, а должны спать на сырой земле и есть зеленую траву, пока не станет Русь вольной и сильной";
"... Всяких благ Руси – отцовской земле нашей! И будет так, ибо эти слова – от богов";
"... И мы пьем из Дона и почитаем ту реку нашей, ибо проливали кровь за землю ту, и та земля – русская и пребудет русской";
"... Ибо волжские земли по обеим сторонам Pa-реки были землей отцов наших, и мы должны ее (сохранять) в целости и оберегать. Там мы приземлились и кровь-руду прольем за нее, и она будет нашей";
"... Поэтому потрудимся, чтоб победить всех врагов до единого! Как соколы нападем на них и бросимся в суровую битву... чтобы они отведали, как секут русские мечи".
Источник: Эксперт
