Новый русский антиклерикализм

Мне кажется, есть смысл поговорить о явлении, которое я бы назвал "новым русским антиклерикализмом". Та информационная война, которая последние месяцы идет в медиа-пространстве, весьма отчетливо продемонстрировала некоторые его особенности.

Но сделаю важную оговорку: из того, что некто – антиклерикал, вовсе не следует, что он мерзавец, негодяй и придурок. Он может быть более чем достойным человеком. У меня есть друзья-антиклерикалы, их убеждения меня огорчают, а их огорчает моя вера, но это не мешает нам общаться по-человечески. Для меня антиклерикал – это заблуждающийся человек, а вовсе не враг. Человек ведь не исчерпывается своими взглядами. И поэтому, размышляя об антиклерикализме я хочу лишь сказать о некоторых заблуждениях, а не критиковать их носителей.

После этой оговорки перейду к сути.

По-моему, современными антиклерикалами движет вполне реальный страх. Они действительно боятся, что Церковь получит политическую власть в стране и установит тоталитарную диктатуру, начнет силовыми способами подавлять всякое инакомыслие, загонит несогласных в концлагеря (иные договариваются и до костров инквизиции). Но у такого страха есть интересные оттенки. Я бы сказал, что это сладкий страх. Чем-то сродни ужастикам про Чёрную Простыню и Красное Пятно, которые дети в летних лагерях рассказывают после отбоя. Очень заметно, что антиклерикалам нравится бояться. Это ведь очень эстетично – надвигающаяся Тьма, и горстка безупречных борцов встает у нее на пути, и предполагаемый их пепел будет стучать в чьих-то сердцах, а память – жить в будущих веках.

Но подобная эстетика всегда завязана на догадке, что все-таки обойдется, что минует чаша сия. Все предполагаемые ужасы взяты не из реально наблюдаемого, а из прогнозируемого, и потому они – предмет веры. Это совсем не тот страх, который был у людей в сталинское время, или, скажем, в 90-е года в "горячих точках" при очередной резне. Никто из антиклерикалов не опасается попасть в застенки инквизиции вот прямо сейчас. И через год не опасается, и через пять лет. Вот когда-нибудь, в ужасном далёко – другое дело.

Антиклерикалы, впрочем, в этом отношении вовсе не уникальны, свои "сладкие страхи" есть у всех, в том числе и у нас, верующих. Для националистов, к примеру, это кавказцы и азиаты, для кавказцев и азиатов – русские скинхеды, для консерваторов – либералы, для либералов – консерваторы. Для православных – собственно, сами антиклерикалы. Мы подчас бываем удивительно похожи.

Разумеется, далеко не все подпадают под гипноз "сладкого страха", но такое бывает часто. Психологический механизм здесь одинаков, различаются процент охваченных и вероятность реальной угрозы...

Однако новому антиклерикализму свойственен и страх другого рода – уже не сладкий, а, скорее, кислый. Это страх перед верующими людьми, с которыми вообще непонятно как себя вести в быту. Которые вообще непонятные. То разговаривают как нормальные, смотрят то же кино, читают те же книжки, говорят на том же языке, а то вдруг начинают нести какую-то религиозную пургу, вести себя странно. Как с ними выстраивать отношения? Непонятно. Скажешь что-то невинное – оскорбятся, чуть ли не до драки. Причем невозможно заранее угадать, на что их "оскорблялка" среагирует. И ладно бы они держались наособицу, как какие-нибудь гастарбайтеры – нет же, они всюду, и любой – сосед, коллега, клиент или френд в ЖЖ – может оказаться из них.

Этот кислый страх отчетливо проявился в реакции на события в Храме Христа Спасителя. Антиклерикалы были буквально шокированы тем, что те, кого они раньше уважали, вдруг сбросили овечью шкуру и отказались признать случившееся невинной шалостью талантливых девочек, а напротив – стали кричать о богохульстве, кощунстве, осквернении...

В отличие от первого страха этот второй ни малейшего кайфа не доставляет. Это, может, не столь масштабный страшок, но саднящий, неприятный – словно поселившаяся где-то в недрах квартиры крыса. Первый страх относится к вероятностному будущему, второй – к реальному настоящему.

Разумеется, оба страха возникли не пару недель назад – им столько же лет, сколько и религиозной свободе в России. Как только верующие получили возможность открыто исповедовать свою веру, как только вышли из своего "подполья" – с ними сразу же стало неуютно тем, кто сохранил советское отношение к Церкви.

Нам, верующим, было хорошо – можно стало не притворяться, не скрываться, можно стало миссионерствовать, Церковь начала присутствовать в жизни общества, в медийном пространстве, в культуре.... но для них, людей старой закалки, это гляделось признаками страшной болезни. Они всё это восприняли как одичание, как поворот вектора развития – от звездолётов к плахам и кострам. Их пугали священники, открыто расхаживающие в рясах по улицам городов, религиозные программы на радио и телевидении, разговоры о введении в школах основ православной культуры – но более всего их напугало то, что очень многие "свои" оказались уже не совсем "своими". Предателями, чего уж говорить...

Раньше можно было не испытывать никакого негатива в адрес Церкви – ведь Церковь ютилась где-то на периферии и не отсвечивала, теперь же прежнее снисходительное безразличие сменилось раздражением, а из раздражения выросли страхи. И сладкий, и кислый.

А есть, пожалуй, и третий страх. Самый потаенный, самый горький. Страх, в котором стыдно себе признаваться. Страх, что в этой самой Церкви, в этой самой вере действительно что-то есть. Действительно есть Истина – несмотря на жирных попов в иномарках, президентов со свечками, ценники на крещение и отпевание, конфликты с музеями и прочие кошмары. А если там Истина, то нужно же как-то определяться... невозможно станет жить так, как будто ее нет. Или ее принимать – и тогда придется менять всю свою жизнь, или отвергать – и тогда принимать кого? Это действительно очень страшно, без дураков. Все равно что кожи лишиться. И осуждать человека за такой страх ни в коем случае нельзя. Серьезное, честное обращение к Богу – это всегда как прыжок через пропасть, это по-настоящему страшно.

...Но когда от горького страха закрываются кислым и сладким – получается "новый русский антиклерикализм".