И за углом кофейня

"...Ты постом говей, не сурьми бровей и все сорок чти сороков церквей," – поэтически увещевала Марина Цветаева свою дочь. Сегодня в Москве столько соборов и церковок не наберется, но те, что есть, пользуются повышенным вниманием. Впрочем, прикровенные особенности московских приходов видны лишь глазам пытливого прихожанина, одновременно влюбленным и скептически прищуренным. Есть общины, словно девицы на выданье, – туда едут на экскурсию. Есть штабы добровольцев по поиску бродящего в Москве антихриста. Есть собрания откровенных схизматиков. Есть места с уникальными приходскими библиотеками, с дивной красоты иконами и головокружительными сводами.

В столичных храмах, как в Греции, есть все. Случается так, что родной приход наскучит или покажется тесным и душным для середины июля. Тогда и овладеет прихожанином "весьма мучительное свойство – охота к перемене мест".

В одно такое утро мне захотелось поехать в центр родной столицы, чтобы затеряться в православной толпе. Выбирала место недолго – из тех храмов, куда приятно нагрянуть экспромтом: никогда не знаешь, что тебе грядущая служба там готовит. Храм Косьмы и Дамиана – как раз из этой чреды. Одни говорят о нем: "светский храм". Другие кличут просто Косьмою. Иные и вовсе Кузьмою, о чем даже говорить неловко. Сама я как раз из этих последних, которые беспардонно обрусачивают благообразную греческую огласовку. Кузьма и Демьян. Он же будет: Храм Святых бессребреников Косьмы и Дамиана в Шубине. Одно неясно: кто и когда вообще видал это мифическое "Шубино" в двух шагах от Красной площади? Нет давно никакого Шубина. Было, было, и не стало. Так что правильнее сказать: напротив Юрия Долгорукого. Ну, или так: "храм у ресторана "Арагви". Тоже звучит. Купола этой церквушки, приютившейся на обочине Столешникова, запросто можно не разглядеть. Чему способствует и странное соседство – рядом мэрия. Уж не знаю, оценили ли ее обитатели, порой хаживающие сюда со свечкой, уровень импровизации колокольных звонов, несущихся из-за храмовой ограды по утрам и вечерам. Но если в эти минуты прильнуть к чугунной заборной решетке, зрелище может открыться прелюбопытное, а для неуравновешенных ортодоксов даже волнительное. Какая-нибудь чудесного вида долговолосая отроковица в джинсах или шортиках цвета хаки, заткнув нежные ушные раковины огромными наушниками, бьет что есть силы в колокола разного калибра, висящие прямо меж двух деревянных столбов на высоте человеческого роста. Бьет, как Бог на душу положит. Криво и вдохновенно. Такая тут звонница вместо обычной колокольни, где звонарь с земли кажется не больше оловянного солдатика. Какова звонница, такова и звонарка. Впрочем, и в таком исполнении начало воскресного дня куда лучше похмельного after-party.

Пройдя насквозь шеренгу аккуратно одетых молодых нищих, я оказалась в притворе, где меня встретил аромат кофе. Не растворимого, а свежесваренного, притом отменного качества. Чем обычно пахнет в храме перед Литургией? Вестимо, ладаном, пополам с духом свежеиспеченных пшеничных просфор, подтаявшего свечного воска и едва уловимой кагорной струйки – это если стоишь поближе к алтарю. Ну, а здесь еще и кофе. Священники перед службой пить его не могли. Мог сторож, который сам себе администратор. Могли тайно и явно сибаритствующие прихожане. Один мой друг когда-то приходил сюда, будучи духовным чадом отца Георгия Чистякова, пока тот не стал все больше служить в РДКБ – Российской детской клинической больнице. Потому друг отсюда ушел вовсе, сказал: "сумасшедших" много. Он уверяет, что кофе здесь пахло всегда.

Это место – принципиальная альтернатива монастырскому духу с его ритмичной дисциплиной, длинными уставными службами, генеральными исповедями и опущенными глазами. Здешняя воскресная толпа больше всего напоминает мерно гудящий и копошащийся улей, состоящий из самых причудливых пестрых насекомых. Случайно заглянувшего захожанина удивляет обилие особ женского пола при брюках, но без платков. Старинный вариант женской одежды игнорируют не только отроковицы, но и бальзаковские дамы. К тому же джинса на джинсе, всюду, даже на клиросе...

"Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим..." (Мф., 11, 29). Нет, покой здешним прихожанам только снится. И неудивительно: не так много приходов, где преобладали бы люди от 15 до 35. Но очутиться иной раз в такой толпе чудаковатых ровесников отрадно. Храм для них – Дом Божий и клуб по интересам. Что еще нужно? Встречи на рэйве, Газпром-МТV сходят на нет сами собой по причине полнейшей неактуальности. Сюда приходят общаться с Богом и не в последнюю очередь – друг с другом.

Так повелось с начала 90-х. Когда здание храма освободила занимавшая его до тех пор Библиотека Иностранной литературы, сюда тихо и организованно перебазировались духовные чада о. Александра Меня. Пожалуй, мало в каком московском храме увидишь столько интеллигентных и живописных городских сумасшедших. Блуждающие глаза, беседа с самим с собой и вечная просветленная улыбка. Или наоборот – печать мировой скорби на челе. Мужички с большими усами при полном отсутствии бороды, тетки в заштопанных платьицах с фигуристыми сумочками и шляпками... Тихонько, без размаха, крестятся и втыкают свечи в большие чаши с песком, заменяющие в храме привычные "золоченые" подсвечники с ячейками. Когда-то так же ставили свечи в песок первые христиане: в катакомбах, это очень удобно. Отеческие облачения здесь тоже жемчугами не расшиты, да и золоченых цепей с бритыми затылками среди прихожан не наблюдается. Принципиальный антигламур.

Ловлю краем уха мимолетные разговоры.

– Таня, пойдешь "Розарий" читать после Всенощной?

– Бегу, без меня в светелке не начинайте!

А вот и книжная лавка.

– Тут Максим Яковлев новый роман написал. "Ничего не бойся". У вас не продается?

– Ой, молодой человек, мы и не знаем такого, и не было его у нас никогда...

– Да че вы такие отсталые-то!

И уже с другим покупателем:

– Да, каемся, и никаких подвижек...

– Помню, поехали как-то в тот самый монастырь. Я на исповеди все плакала об этом, а батюшка по голове погладил и говорит: "Ведь любви не враз научишься. Ее, любовь-то, надо всю свою жизнь ночами на коленочках у Бога выпрашивать...". И у меня многое с тех пор встало на свои места – на коленочках, на коленочках...

"Косьма" – цитадель разных вольностей. Ходят слухи, что на приходе тусуются "малые сестры" – тайные католические монахини из Европы. Регулярно заглядывают и разношерстные протестанты. Потусуются-потусуются – глядишь, и мажутся миром, переходя в православие. Именно в такое, бесплаточное. С запахом кофе.

Настоятель, протоиерей Александр Борисов – меневец, кандидат биологии и богословия. Убирается в храме вместе с прихожанами, носит бревна, как Ленин на субботнике. Причесывается перед проповедью, снимая камилавку. Тайные священнические молитвы читает прямо в микрофон. Накрывает одной епитрахилью пару сотен человек сразу: 10 секунд – и все безгрешны. Проповедует красиво, призывает любить захожан всех конфессий. Все конфессии нужны, все конфессии важны. Вспоминая, носа не подточишь.

На Всенощной и Литургии здесь пользуются микрофонами. Это и понятно: храм большой, народу тьмы и тьмы, надо, чтобы все слышали. Но театрализация почему-то все равно ощутима. Словно не батюшка тут, а рок-звезда выступает. Потом силишься понять, чего не хватает... ах, да, бурных и продолжительных. Римские папы, как известно, любят микрофоны и усилители на своих широковещательных мессах. Их пример уже Москве наука.

Но это все с одной лишь стороны. А с другой, здесь явно решили вспомнить заявление Иоанна Златоуста, что "христиане – это народ священников", а стало быть, в храме стоят не просто пассивные наблюдатели, но активные сослужители. Если многие приходят в храм несколько раз в год ткнуть свечку и не чувствуют особой связи с "поповским парадом" в алтаре, то прихожане Столешникова переулка, напротив, без пяти минут батюшки и "диакониссы": священнические возгласы и жесты повторяет большая часть толпы. Бородатый брат во Христе одесную меня за время Литургии несколько раз не иначе как зрел Фаворский свет: закрывал глаза, картинно воздевал руци, раскачивался из стороны в сторону, бормотал, пел – всяко экстазничал. Чем-то это напоминало поведение пятидесятников. Вскоре дружной толпой соборяне двинули к Чаше. В большинстве храмов столько причастников бывает только по двунадесятым праздникам. А тут служба службой, а дружба дружбой.

Вот типичная для прихода история. Одна душевнобольная девушка-прихожанка слала всем знакомым письма. По дюжине в день. К этому привыкли, как к природным явлениям. Многие посмеивались, а кто-то спросил: "Тебе на эти письма хоть кто-нибудь когда-нибудь отвечал?" "Отвечал, – сказала девушка, – один-единственный человек. Отец Георгий".

Покойный Георгий Чистяков был душой прихода. Сейчас в притворе всех входящих встречает его портрет. С последней прижизненной фотографии по-детски улыбается измученный болезнью человек, стоящий в луче света с напрестольным крестом в руках. Духовные чада называли его между собой "прибежище зайцам" (103 псалом: "горы высокие оленям, камень прибежище зайцам"). Вечно больной, ко всем участливый и нежный. Дед Мазай с зайцами. Впрочем, и сам он – зубастый, с неправильным прикусом – был похож на зайца. На этом всегда радостном (при крайней физической немощи) батюшке висели сотни "сестер во Христе", жаждущих утешения и просто внимания. Я видела бесконечные очереди на исповедь к нему: студентки, хиппушки, старые девы, лучезарно замедленные растаманы, славящие своим кумарным дыханием Бог весть кого и проч. Кто-то шел из любопытства – "поглядеть на продвинутого батька". Опять же: филолог с мировым именем, переводчик, академик. Академик смотрел в глаза, улыбался, тряс за плечи. А сам стоически переносил боль. По дороге к алтарю в храме, он мог обнять кого-то за плечи и открыто улыбнуться в лицо. И человек никогда не знал, что это: отец Георгий его так утешил или сам оперся об него, потому что качнуло от боли... Чистяков окормлял в больнице маленьких смертников, спускаясь во ад под названием детская онкология. Духовных детей отца Георгия и сейчас хорошо видно в толпе на Литургии. Вид у них осиротевший.

А уж на отпевании отца Георгия присутствовали и католический епископ, и лютеране, и баптисты, и сектанты, и кришнаиты, и даже атеисты. Крепка, как смерть, любовь. Что поделаешь? Гроб – сильное средство сплочения... Помню, как во время первой Литургии в Косьме меня радостно поразил обычай лобызания. Перед пением Символа Веры о. Александр сказал то, что говорят священники в алтаре: "Христос посреди нас!" "И есть, и будет!" – ответствовала Церковь. А после слов "Возлюбим другу друга..." все рядом стоящие кинулись жарко обнимать и целовать друг друга. Отец Георгий ушел, а обычай остался.

"Как же мало здесь детей", – вдруг подумала я. И вспомнила многодетные толпы родного прихода (по три, пять, девять). Да, в Косьму в основном ходят люди, у которых детей либо еще нет, либо вообще нет. А у семейных интеллигентов чаще всего одно-два чада. Отсюда, наверное, и эта кипучесть приходской энергии – есть время и силы на совместные посиделки и походы. И слава Богу.

После настоятельского напутствия и целования креста в храме стоит ликование. Люди сбиваются в стайки, эзотерически целуются, обмениваются книжками – разве что хороводы не водят. Под колокольные импровизации выпархивают на улицу – под копыта коня Юрия Долгорукого и под колеса паркующихся мерседесов Главмосстроя – на проснувшуюся Тверскую, в сторону Красной площади и Кузнецкого моста.

...Вдоль улиц Длинная Нога

Или Короткая Нога

Шатайся двадцать тысяч лет,-

И за углом – кофейня.

Да в небесах – альпийский луг,

Да золотой воздушный плуг,

Да сносу нет, да спросу нет,

Да за углом – кофейня!

Посоветовать ли юноше, обдумывающему житье и выбирающему себе приход, податься именно сюда? О, да. Приди, приди, юный пассионарий, – утешишься. Хотела бы я сама стать здешней прихожанкой? Увы.

2007 год. Москва