Монах Восточной Церкви. Отец Лев Жилле

Недавно в Издательстве "Общедоступного православного университета отца Александра Меня" вышел переработанный священником Владимиром Зелинским перевод книги "Иисус очами простой веры" французского исследователя Льва Жилле, публиковавшегося под псевдонимом "монах Восточной Церкви". Послесловие к этой книге, представляющее автора, которому удалось пронести живую веру в Бога через всю жизнь, предлагается вниманию читателей нашего портала.

Всякий, кто, не зная об авторе, прочтет его "Иисуса", должен спросить: кто же его написал? Книга слишком личностна, предельно интимна. И в то же время подчеркнуто безымянна. В оригинале перед псевдонимом стоит неопределенный артикль: не такой-то монах, а "один монах". Что стоит за таким обозначением? Иноческий кенозис, особая христология, подчеркнутая приверженность восточному христианству? Автор не хочет, чтобы сказанное им обрастало его индивидуальностью, именем, известностью, "местом в литературе". То, что он говорит, должно быть пропущено в читательском восприятии через призму лишь трех реальностей: монашество, Восток, Церковь. Но такая книга, прежде чем сложиться, должна быть выношена чьей-то конкретной прожитой жизнью.

Церковь, Восток, монашество – три составные части одного призвания. Автор этих размышлений родился в городке Сен Марселен на юго-востоке Франции в 1893 году. Семья была достаточно обеспеченной и ревностно католической. Его отец, Анри Жилле, идя по стопам отца, стал судьей. Он оставит свой пост, когда решит, что судебная система наводнена франкмасонами. При крещении мальчик получил имя Луи в честь Людовика IX, святого короля Франции. Четыре поколения спустя на похоронах архимандрита Льва (Жилле) по его просьбе, помимо православных молитв, будут прочитаны и латинские. Те, которые он слышал когда-то в детстве.

Семена Востока прорастают в нем уже в школе. Его первая любовь – русская литература, она останется с ним на всю жизнь. 17-летним студентом он жадно следит по газетам за агонией великого и мятежного старца на станции Астапово. Толстой в его восприятии пожелал жить по заповедям Блаженства и Нагорной проповеди, но не сумел. В этом возрасте каждому кажется: но я сумею. Правда в 20 лет иной огонек пробегает в его душе. Некая болгарская княжна становится адресатом его любовных писем. Окончив Университет в Гренобле, он надеется получить место преподавателя французского языка в Софии.

1 августа 1914 года. Во Франции объявлена всеобщая мобилизация. 25 сентября на передовой Луи Жилле получает два пулевых ранения в руку. Он теряет сознание, попадает в плен. В лагере для военнопленных он встречает русских, так ему предоставляется неожиданная возможность научиться их языку. Благодаря заботам семьи его переводят Швейцарию. В Женеве уже на вольных правах (война еще не кончилась) он изучает психологию и психоанализ. После войны, вернувшись на родину, он намеревается продолжать прерванное образование. Франция тех лет (тогда их назовут "безумными") в чаду победы после пережитого ужаса хочет наверстать упущенное за военные годы. Иное "безумие" касается Луи Жилле. В январе 1920 года его семья получает письмо из бенедиктинского монастыря Сен Морис де Клерво в Люксембурге, в котором сын и брат уведомляет родных, что становится бенедиктинским послушником.

Автору этих строк довелось провести в этом монастыре несколько дней для чтения лекций о православии. Семь богослужений в день по слову Псалма 118 ("Седмикратно в день прославляю Тебя"), первое из которых в 4 утра; в оставшееся время – строгое безмолвие и физический труд. Луи Жилле косит сено и собирает в стога. В монашестве он ищет разрешения внутреннего кризиса. В его памяти то и дело всплывают знакомые слова, которые однажды ему повторит реформатский пастор в Женеве: Если кто хочет идти за Мной, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мной. Тогда, как богатый юноша, он отошел с печалью.

В Клерво он остается недолго. Из монастыря он выходит уже в сутане. "Ко мне обращаются "преподобный отец", – пишет он в одном из писем, – окружая мою одежду, если не мою недостойную персону, почитанием, которое меня тяготит". Летом 1920 года он отправляется в другой бенедиктинский монастырь на юге Англии, страны с которой потом будет связана большая часть его жизни.

В Риме, где Луи Жилле оказывается с целью пополнения богословского образования, он приносит временные монашеские обеты. Он встречает там греко-католического митрополита Андрея Шептицкого и будущего настоятеля Шевтоньского монастыря восточного обряда Ламберта Бодуэна. С ними будет связан первый период его монашеской жизни. Университет св. Ансельма, куда он послан учиться, задуман как центр восточных иссследований, предназначенный для бенедиктинцев. Папа Пий XI, избранный в 1922 году, рассматривает его как интеллектуальный оплот для продвижения Римской Церкви на Восток. Из изучения традиций восточного монашества, чтения Достоевского, общения с митрополитом Андреем Шептицким, но более всего из внутреннего, растущего в нем любовного притяжения в душе Луи Жилле зреет "русская мечта". Она приводит его во Львов, точнее в Лавру Уньов, место служения митрополита. Он меняет сутану на рясу, отпускает бороду, становится отцом Львом.

Город Львов (Львив, Лемберг, Леополи...), точка пересечения Запада и Востока Европы, находится в то время на территории Польской Республики, почти на границе с СССР. Отец Лев испытывает особое духовное обаяние митрополита Шептицкого, но прежде всего – неодолимый зов таинственной и необъятной России, которая лежит совсем рядом, стоит лишь пересечь границу. Кусочек бересты, сорванный в лесу во время прогулки, вызывает в нем острую ностальгию по стране, которой он никогда не видел. Но как попасть туда? Один план – получить визу в качестве, например, корректора древних и новых языков, найти работу в каком-нибудь издательстве. Другой, безрассудно наивный, – проникнуть нелегально. Но Ангел-Хранитель его оказывается на страже, ни один из этих планов не был осуществлен. Тем временем он принимается за изучение русских философов, в особенности Соловьева, и греческой патристики. И мечтает о "русском Христе". О встрече с Ним в сердце страны странников, подвижников, героев Достоевского.

В 1925 году Лев Жилле приносит постоянные монашеские обеты. Митрополит Андрей рукополагает его в священники. Рукоположение, как он пишет матери, происходит "не по униатскому обряду, а по правилам великого схизматического монастыря Киево-Печерской Лавры". С Лаврой, которую он никогда не увидит, отец Лев считает себя связанным навеки. В этот период идея соединения Церквей на путях встречи восточного и западного (прежде всего бенедиктинского) монашества овладевает им окончательно. Мечта не просто о возвращении Восточных Церквей под эгиду Рима, но о восстановлении видимого общения между ними на равных требует активной проповеди, своего рода миссионерства примирения, на котором он настаивает "вовремя и не вовремя".

Для Рима той поры – совсем "не вовремя". В январе 1928 года выходит энциклика папы Пия XI Mortalium Animos, в котором прямо, твердо и однозначно провозглашалась традиционная католическая доктрина относительно единства Церкви, папы, спасения и отколовшихся сообществ. "Экуменистов" того времени (термин еще не вполне устоялся), иронически называемых "панхристианами", энциклика безоговорочно осуждает. Движение "панхристиан", основанное на современном гуманизме и ложно понятом понятии любви, объявляется грехом против Духа Святого. Никаких иных путей к единству, кроме возвращения к единому стаду и единому пастырю, Небом и Римом тогда не было предусмотрено. (И сегодня вся аргументация против экуменизма в православном мире кажется иногда повторением в разбавленном виде той же стройно аргументрованной энциклики 1928 года. Разве лишь с заменой нескольких конфессиональных слов и латинской четкости на полемику "с пеной на губах").

Римская жесткость вызывает у отца Льва кризис веры. Мечта о единстве отныне попрана и раздавлена. Он подумывает отказаться от всего, чем жил до той поры – священства, монашества, рясы, и уйти в мир "вольным верующим". В Ницце, где он переживает кризис, поставивший его на грань разрыва с Католической Церковью, отец Лев встречает православного архиепископа Владимира Тихоницкого, близкого сотрудника митрополита Евлогия Георгиевского, в то время главы Западно-европейского Экзархата Московской Патриархии (вынужденный их отход от Москвы и присоединение к Константинополю произойдут двумя годами позднее). Наконец он видит настоящего, т.е. не книжного, подлинного русского монаха, живущего молитвой. Встречи с людьми часто определяют самый существенный наш выбор. Отец Лев находит наконец ту веру, ту духовность, тот тип людей, которые он всегда искал. Но что скажет его друг, наставник, сыгравший такую роль в его жизни, митрополит Андрей Шептицкий?

Вопреки ожиданию митрополит Андрей сам разрубает этот узел. В ответ на письмо отца Льва он пишет: "Сто раз повторяю вам: Не думайте обо мне. Ищите только истину и благодать. Делайте то, что будет Вам внушено Богом". 25 мая 1928 года в небольшой часовне князя Григория Трубецкого в Кламаре под Парижем, по благословению митрополита Евлогия, отец Лев впервые сослужит отцу Сергию Булгакову, декану Свято-Сергиева института, в качестве уже православного иеромонаха. На службе среди мирян привлеченные необычным событием присутствуют Николай Бердяев, Лев Карсавин, Георгий Флоровский, Марина Цветаева, Константин Бальмонт. "Отныне ничто не отделяет меня от моих братьев, – пишет отец Лев в большом письме к матери, которую должен будет поразить и огорчить выбор сына. – Я нахожусь в полном общении с Восточной Католической Церковью или Церковью Православной. Мне не от чего было отрекаться... Я не изменил ни единой буквы того "Кредо", который читал и ранее... Мне даже предложили поминать имя м. Андрея во время служения литургии..."

Говоря о внутренней перемене, происшедшей с отцом Львом (Жилле), нелегко подобрать точные слова. Принятие православия ни в коем случае не было разрывом с самим собой прежним, что он сам не раз подчеркивал. Он отнюдь не намерен объявлять "мораторий" на свое католическое прошлое. Даже термин "обращение" здесь не вполне уместен. Просто "душа сбылась", как сказала о себе Марина Цветаева, обрела себя и внутренний мир. Нашла в себе старую, всегда юнеющую веру под спудом прежней, с ее человеческими напластованиями. "В Восточной Церкви, – пишет он в другом письме, – я открыл свет Христов более чистый, но это тот же свет, отнюдь не другой, который светит и в Церкви западной". Для самого себя он так и останется в парадоксальной ситуации "священника Римско-Католической Церкви находящегося в полном общении с Церковью Православной". Утопию легче спрятать в смелой шутке, чем в трактате или где-либо еще.

В 30-е годы Лев Жилле становится приходским священником в составе Русского Экзархата Константинопольского Патриархата. Митрополит Евлогий возлагает на него послушание посещать православных во французских тюрьмах. Иеромонаху-французу выпадает на долю проводить на эшафот Павла Горгулова, русского анархиста, убившего в 1932 году президента Французской республики Поля Думера, посещать в камере певицу Надежду Плевицкую, жену и сообщницу генерала Скоблина, замешанного в похищении агентами ГПУ генерала Миллера. Теперь у него русская среда, когда-то чаемый им русский мир открывается перед ним изнутри. Но то, что недавно еще так притягивало его издали, начинает понемногу тяготить. Его отталкивает эмигрантская непримиримость друг к другу, непонятны эти выкопанные политические, юрисдикционные, догматические рвы и окопы, которые рассекают русский Париж. Он посматривает на них с иронией, которая у него всегда на кончике языка. Беженский мир той поры горяч и по-своему притягателен по сравнению с западным холодком, но распираем изнутри страстями, которые выплескиваются наружу. В русских спорах он не слышит евангельского духа, в их испарениях ему трудно дышать.

В том же поворотном для отца Льва 1928 году митрополит Евлогий назначает его первым настоятелем французского православного прихода. Это событие сегодня, может быть, не привлекло бы особого внимания, но тогда на него по праву смотрят как на первый росток французского и даже европейского православия. Отныне лицо Восточной Церкви будет не только восточным, не только национальным. Появляется его первая книга "Введение в православную веру" (L’introduction à la foi orthodoxe, 1930), написанная в виде комментария к греческому тексту "Символа веры". "Символ", по мнению автора, давно охладел и даже омертвел в душах многих его современников, он провозглашается больше умом, чем сердцем. Отец Лев хочет сделать его живой, переживаемой истиной, выражающей не только умозрение отцов, но и "сегодняшний день Бога", день, в котором живет Церковь, как и всякая верующая душа. Он не любит говорить об "опыте", тем более о "мистическом опыте", но ищет предельной честности и экзистенциальной наполненности каждого слова в исповедании, которое стремится донести до других. При этом сказанное им не должно быть слишком окрашено личностью, имеющей имя, фамилию и биографию. Даже выпущенный им тогда французский перевод "Православия" отца Сергия Булгакова, к сожалению автора книги, остается анонимным.

В 1934 году издательство YMCA-PRESS в Париже выпускает русский перевод его исследования "Иисус Назарянин по данным истории" – небольшой, научно аргументированный полемический трактат против вышедшего во Франции сочинения, которое оспаривало историческое существование Спасителя. До "Иисуса очами простой веры" она останется единственной книгой отца Льва, доступной русскоязычному читателю. Иисус как живая историческая личность неизменно остается внутренним стержнем его духовной жизни. Тот, кто следует за евангельским Иисусом, находит Его повсюду. Не переступая канонических границ, не позволяя себе причащать инославных, отец Лев Жилле чувствует сердечную близость со всеми, в ком слышит отклик такой веры, независимо от конфессий. Эта близость не приводит его к "экуменизму заседаний, деклараций и пятиминуток общей молитвы", но к своего рода негласному братству учеников, узнающих Иисуса в глазах друг друга. Отец Лев верит, что Христос пребывает во всех Церквах.

В мае 1936 на берегу Тивериадского озера его охватывает переполняющее его чувство присутствия. Не приняв ни формы, ни образа, оно поглощает его целиком. Отец Лев ощущает себя покоренным, пронизанным светоносной силой, подобно Савлу на пути в Дамаск. Эта пронизанность, покоренность отзовется потом во всем, что он будет говорить и писать. И станет затем невидимой основой его веры. В различные моменты своей жизни Лев Жилле, по его словам, ощущал свой контакт с "трансцендентной реальностью", которую ему дано было слышать, безо всякой звуковой формы, но с совершенной достоверностью соприкосновения с ней. И слова, воспринятые им тогда, указывали ему путь в решающие моменты его жизни.

Он относился к роду "очарованных странников", не имеющих ни постоянного места служения, ни собственного жилища, ни имущества. Всю свою священническую жизнь отец Лев Жилле проживет, не получая никакого дохода от алтаря, перебиваясь случайными, чаще всего символическими заработками (редактора в журнале, периодического лектора, консультанта в научном институте и т.п.). Тело свое после смерти он завещал медицине, все добро его помещалось в небольшом деревянном чемодане. С таким имуществом в феврале 1938 года он и оказывается в Лондоне. Он приехал в качестве активного члена экуменического братства свв. Албания и Сергия, одним из вдохновителей которого был прот. Сергий Булгаков, а председателем – митрополит Евлогий. В ответ на его призвание к вселенскости, митрополит благословляет отца Льва на экуменическое служение, которому он останется верен до конца жизни. Лондон, который он всегда любил, мыслится им тогда как временное пристанище, но станет постоянным до конца жизни. Здесь его застает война. Здесь же он открывает для себя новую духовную реальность, обозначаемую им, вслед за св. Иустином Философом, как "Диалог с Трифоном".

"Диалог с Трифоном" – это двухтысячелетний спор Синагоги и Церкви. Все открытия отца Льва начинаются со влюбленности. Нацистское помешательство Германии, принявшейся за истребление евреев, побуждает отца Льва взяться за изучение иудаизма. Плодом диалога с ним становится написанная по-английски книга "Общение в Мессии" (Communion in the Messiah, 1942), где он, как священник Русской Православной Церкви, не будучи ни евреем, ни гебраистом, признает тяжелую ответственность своей общины за преследование евреев. И хочет в малой степени исправить или возместить это своей книгой. Иудаизм не сводится, как думают многие христиане, лишь к Ветхому Завету, с которым волей-неволей они еще готовы мириться, иудаизм – это тысячелетнее предание, которое живо и сегодня. Отец Лев верит во встречу иудейского и христианского мессианизмов. Как и Церковь, Израиль навсегда останется corpusmisticum . Как и Церковь, будучи не от мира сего, он остается в мире. И в этом мире Израиль всегда будет инородным телом, "возбудителем смуты", закваской социальных волнений и провокаций, не сознавая, что подлинная его роль – разбудить мир для поиска и обретения истинного Бога. В Его славе, Его Шехине, на Кресте. Увлекшись своего рода духовным сионизмом, отец Лев позднее осудит сионизм политический. "Очарованному страннику" нельзя не быть одиноким. На всех путях.

При варварских бомбардировках Лондона он помогает в тушении пожаров. Посещает украинцев в составе польской армии в Англии. В рамках братства свв. Албания и Сергия он вовлечен в интенсивный диалог с Англиканской Церковью. "Я поставил себе правилом, – говорил он, – не говорить ни одного слова, которое могло бы служить разделению, но нести Господа тем, кто жаждет Его". В этом духе написана его другая книга по-английски "Духовная жизнь в православии" (Orthodox spirituality, 1945). Московский Патриархат, к которому он в то время принадлежит, возводит его в сан архимандрита. Он рад назначению, не откажется и от епископства, если оно будет предложено. Но в Ливане, куда он отправляется в составе русской миссии после войны, непреходящее очарование Россией не мешает ему быстро понять, что есть определенная церковная политика на Ближнем Востоке, которая, в свою очередь, лишь инструмент общегосударственной политики СССР. И что ему, Льву Жилле, отведена здесь тоже какая-то роль. Он просит отпускную грамоту у Московского Патриархата и, получив ее, присоединяется к греческому экзархату Вселенского Патриарха в Англии. По-французски выходят его книги "Отче наш", "Заметки о литургии", "Будь Моим священником..."

Знаменательным был выход "Иисусовой молитвы" (La Prière de Jésus, 1951). Отец Лев ставит задачу не только рассказать об этой молитве, "душе" Православия, остающейся почти неизвестной Западу, но и приобщить его к практике "умного делания". Он совершает смелый шаг: сближает призывание имени Иисусова с латинским почитанием Святого Сердца, распространившегося на Западе в последние три века. Он готов идти и дальше, проводя аналогию между призыванием имени Иисуса и поклонением "несказанному Имени" в иудейском благочестии. Наша душа призвана стать горницей Тайной Вечери, где имя Господа может занять место хлеба и вина, освящаемых Христом. Имя Его – приношение, оно несет в себе всего Христа, заключает в себе тайну и полноту Присутствия... Словосочетание "монах Восточной Церкви", которым подписаны его книги и статьи, становится известным благодаря "Иисусовой молитве", но в особенности – "Иисусу очами простой веры" (1960).

Эта маленькая книга сделает загадочного "монаха" почти знаменитым. Но никакая слава не нужна ему, она так и не раскроет его настоящего имени. Лев Жилле ревниво следит за тем, чтобы близкие друзья не выдали его секрета. Авторские права на книгу он отдает Шевтоньскому монастырю. Для мира он остается тем же чудаковатым иеромонахом без прихода, странствующим с потрепанным своим чемоданом из страны в страну. В Англии он живет в подвале дома, где располагается братство свв. Албания и Сергия. В этом доме, которому было дано имя св. Василия Великого (Saint Basil's House), он служит по утрам в часовенке (расписанной сестрой Иоанной Рейтлингер) для крошечной общины из двух монахинь, а дни проводит в библиотеке Британского музея. По словам митрополита Каллистоса Уэра, служение отца Льва отличает простота, свобода, обнаженность слова. Его отталкивает всякий клерикализм, подчеркнутая иерархичность, ритуал, условности, помпа. Он подолгу бывает в Ливане, заезжая в Каир и в Александрию, но более всего его привлекает Святая Земля (куда в знак солидарности с арабами он больше не приедет после Шестидневной войны 1967 года). В Париже, куда он возвращается время от времени, он пытается возродить франкоязычный православный приход и иногда ведет курсы в Свято-Сергиевом подворье, основывает вместе с Оливье Клеманом, Павлом Евдокимовым и другими православный журнал "Контакты", организует "Православное братство", которое он сравнивает с новой Пятидесятницей. Вслед за Симеоном Новым Богословом он говорит о "внутреннем крещении Духом Святым", к которому должен стремиться каждый христианин. Его почитание Духа Святого и соприкосновение с Ним прикровенно раскроется в его книге "Голубь и Агнец" (La Colombe et l’Agneau, 1979).

В то же время он сможет утверждать: "...почти все мое время и мое внимание посвящено христианству, скрытому христианству, бродящему в великих нехристианских религиях". Он избегает высокого богословия, хотя и настаивает, что христианская вера должна быть отчеканена в понятиях. Однако спор о Filioque кажется ему недоразумением. Вместе с тем он не любит "экуменических спектаклей", не примлет никакого синкретизма, своего рода синтеза всех верований, собранных под куполом некоей сверх-Церкви. Он следует своему призванию: быть со Христом, открытым в Его вселенскости на Востоке.

"Пасхальным утром, – пишет он в одном из писем 60-го года, – перед мечетью Омара, в ограде древнего иудейского Храма, я, француз, некогда священник Римской Церкви, пребывающий в общении с греческим Православием, читаю по-английски группе протестантов-европейцев отрывки из Корана, касающиеся Иисуса. Это знамение моей жизни". По его словам, он повинуется Духу, призывающему его идти к "неожиданному Христу", скрытому в других. Не позволяя себе никакого "евхаристического гостеприимства", "гостеприимство духовное" он раскрывает для всех.

Его переписка, как и рассеянное по миру собрание множества проповедей, оставшихся, насколько мне известно, неопубликованными, – это, может быть, основная часть его пастырской работы. Его приход – весь мир, скажет о нем отец Михаил Евдокимов. В последние годы он продолжает служить в доме св. Василия, до назначения священников из Москвы служит в приходе Московской Патриархии в Оксфорде, участвует, насколько позволяет возраст и болезни, в регулярных духовных уединениях с учениками в Женеве. "Я всегда говорил только одну вещь, – скажет отец Лев незадолго до кончины, – inter et per omnia Christum unice dilexit quem quaesivi" ("Во всем и через все я всегда искал и любил только Христа").

"В нем было, – пишет Оливье Клеман в предисловии к его биографии, написанной Элизабет Бер-Зижель, – что-то от старца, но старца иронического, порой саркастического, несомненно, в силу сохраняемой дистанции и целомудрия... Его приближение к тайне, каким оно предстает в его последних больших работах, было одновременно в сильной степени апофатическим и кенотическим. Божественная реальность для него – по ту сторону всякой концептуализации, нам может быть доступен лишь свет, от нее исходящий. Но Бог по ту сторону Бога есть также Распятый, страдающий Победитель..."

В день своей кончины, в Лазареву субботу, 29 марта 1980 года, он как обычно отслужил литургию в часовне своего дома в Лондоне, затем вышел немного пройтись, а, вернувшись, взял библиотечную книгу, погрузился в чтение... Одна из монахинь, живших в том же доме, находит его усопшим. Над его гробом в греческом соборе Лондона во время православного отпевания звучат, согласно его воле, отрывки из Священного Писания (Псалом, Иеремия, Иов, Евангелие от Иоанна, ап. Павел), а вслед за ними – отрывок из погребальной римской службы. Его читает давний друг отца Льва митрополит Антоний.

"Все усилия, все боренья, терзавшие его личность, порой столь порывистую и смущающую, – говорит он в надгробном слове, – были устремлены к одной цели: встрече с Господом, Которого узнало его сердце и Которого он искал на всех сложнейших путях своей жизни со всей решимостью, со всем мужеством, которые были ему свойственны. Для меня жизнь Христос и смерть приобретение, – мог бы сказать он.

И вот он завершил свой путь. Он простерся перед Господом и Богом своим, перед своим Спасителем в безмолвном поклонении, в тайне причастия".

Эта тайна, которая жила в нем, образует фон и настраивает всю его книгу об Иисусе. По-французски буквально она называется: "Иисус, простой взгляд (в подлиннике во множественном числе) на Спасителя" (Jésus, simples regards sur le Sauveur). Простота означает, видимо, то, что апостол называл "немудрым мира", т.е. неученым, не научившимся должным, сложным "правилам веры", умеющим лишь говорить с Господом. Эта даже не беседа, но письмо о любви. Иногда оно может показаться слишком чувствительным, велеречивым, страстным в католическом смысле. Но ни одного слова в ней нельзя заподозрить ни в наигрыше, ни в ритуальном славословии.

Здесь нет рационального богословия, которого он сторонился, но есть множество богословских прозрений, которые каждый может открыть для себя сам. Секрет этой книги – в воздухе общения, который сразу, с первых строк наполняет легкие читателя. Возможно, тон ее не всегда совпадает с той интонацией, с которой мы обращаемся к Богу. Монах Восточной Церкви посвящает нас в свое обращение. В таком обращении или исповедании есть что-то пугающе детское. Если не обратитесь, и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное. И каждый читатель на минуту словно приобщается Небу, становясь тем ребенком, который хочет что-то сказать личному Богу. Легко понять, почему эта книга, среди моря других книг об Иисусе, имела то, что называется в мире "успехом". Потому что христиане хотят быть детьми с Богом и быть влюбленными в Него. Правда, не любят в этом признаваться.

Но есть еще особый дар, который дается автору, чтобы расковать язык других. Здесь, на этих страницах, автор раскрепощает в нас то, что избегало слов, пряталось в "глубоко личном", о чем вообще не говорят. Да и Лев Жилле не говорит об этом от себя, ведь его речь принадлежит некому восточному монаху, ищущему единое на потребу. Иногда я чувствовал, что некоторые слова – не мои, признается он. И это "не мое" захватывает читателя, становясь "его". Как однажды оно захватило переводчиков "Иисуса".

В завершение – несколько слов о переводе. Некогда существовал духовный самиздат, который создавался лишь ради просвещения, сближения, общения в вещах невидимых. В отличие от иного, правозащитного или художественного, нуждающегося в гласности самиздата, он писался как бы шепотом, передавался на ухо и создавался поколением людей по-своему мужественных, чью глубину страха даже мы, когда-то свыкшиеся с тяжелым дыханием левиафана за спиной, уже не можем измерить. Из такого безымянного самиздата однажды вынырнул перевод "Иисуса", столь же почтительный, честный, любящий, сколь и литературно беспомощный. Почтительность перевода заключалась в его буквализме. В то время случайно ли, провиденциально, у меня оказался французский подлинник и мне, лет 30 назад, захотелось его отредактировать, дабы сделать пригодным для чтения. Чтобы "Иисус" монаха Восточной Церкви был доступен другим, хотя о публикации в то время не было и речи. Редактура оказалась делом более сложным, чем если бы пришлось переводить все заново; не было, наверное, фразы, которую бы не пришлось разгибать как проволоку и придавать ей гибкость, "усвояемость". От старого текста не осталось практически ничего, кроме заглавия. Этот совместный перевод вышел в 1991 году в издательстве "Жизнь с Богом" в Брюсселе.

Но для нового издания все было отредактировано и сверено заново.

Теперь эта небольшая книга выходит вновь. Она вольется в широкий поток православной литературы и растворится в нем. Сегодня в этом потоке можно найти, наверное, любые жанры: строго догматический, благочестивый, исторический, научный, художественный, детский, душеполезный, истинно-православный, либеральный, популярный, старческий, святорусский, монархический, миссионерский...

Наша книга принадлежит, наверное, к жанру самому редкому: беседы души с Иисусом.

Которого мы слышали, видели своими очами...

Очами простой веры[1].

[1] Краткий очерк жизни автора книги излагается по фундаментальному труду французского православного богослова Элизабет Бер-Зижель, Un moine de l’Eglise d’Orient. Le Père Lev Gillet. CERF. Paris, 2005.