В советские времена, когда учение Маркса-Энгельса-Ленина (-Сталина) было объявлено единственно верным, всесильным, а равно и всепобеждающим, в полной мере согласиться со столь высокой оценкой мешало среди прочих одно важное обстоятельство. В трудах Ленина, что был объявлен величайшим гением человечества (то же и с трудами других классиков), при всей обширности этих трудов и наблюдаемой в них готовности рассуждать о чем угодно, ни словом, ни полсловом не упоминалась смерть как философская и миросозерцательная проблема. Притом что неумолимая подверженность даже и столь высоко организованной материи, которой является человек, самым грубым бациллам физического разложения вроде бы должна была побуждать в этой связи ueber Elementa spekulieren*.
То, что учению до всего этого не было дела, противоречило не только важности предмета и его очевидной философичности, но и отечественной традиции – Онегина с Ленским, в отличие от Ленина со Сталиным, почему-то же занимали гроба тайны роковые, да и у гр. Л. Н. Толстого трудно не заметить зацикленности на этой теме. Без "арзамасского ужаса", когда приехавший оформлять поземельные дела знаменитый писатель, счастливый семьянин и крепкий граф-хозяйственник вдруг ощутил в ночи бессмысленность всех земных дел перед лицом неизбежной смерти, не было бы ни всего последующего творчества, ни всех последующих учений. Как бы к ним ни относиться.
Такую выключенность из традиции С. Н. Булгаков отмечал на примере другого классика. В статье "К. Маркс как религиозный тип" он писал: "Его игнорирование проблемы индивидуального и конкретного в значительной степени предопределяет и общий его религиозный облик... Это есть вопрос о ценности моей жизни, моей личности, моих страданий, об отношении к Богу индивидуальной человеческой души, об ее личном, а не социологическом только, спасении... И это – не проблема, а мука индивидуальности, это загадка о человеке и человечестве, о том, что в них есть единственно реального и непреходящего". Очевидно, такова суть научного подхода к явлениям природы и общественной жизни, а равно и эпикурейского "Смерть не имеет к нам никакого отношения: когда мы живы, смерти еще нет; когда она приходит, то нас уже нет".
В том, что в отношении к самому мучительному вопросу бытия классики были эпикурейцами, особенного дива нет. Примечателен, скорее, тот парадокс, что создателя системы, являвшейся широчайшим и несравненным раздатчиком смерти, сама проблема смерти никак не занимала. Возможно, при эпикурейских взглядах ее как раз и легче раздавать.
Другим не менее примечательным обстоятельством является то, что историческое поражение передового учения – кто там сегодня себя под Лениным чистит, чтобы плыть в революцию дальше? если и есть пловцы, то лишь запредельно экзотические и малочисленные, – не распространяется на отношение к сказанной проблеме. Современное общество, во всемирном масштабе преодолевшее коммунизм, во всемирном же масштабе отдалось эпикурейскому взгляду на бытие. "Конечная цель блаженной жизни – телесное здоровье и душевная безмятежность", а гроба тайны роковые и даже простое напоминание о костлявой как о проблеме, от которой не уйдешь, – это примерно столь же неприлично, как разговоры об известных физиологических отправлениях. Равно как и сама смерть подверглась сортиризации. Отменить ее на нынешнем этапе развития пока не представляется возможным, но можно рассматривать ее как неприличную физиологическую подробность, на которую не стоит обращать внимания. Своего рода пережиток неблаженных времен.
Периодически при этом даже сообщается, что некоторые лучшие (в имущественном отношении) люди нашего времени вполне серьезно мечтают о достижении практического бессмертия на основе современных успехов гигиены и органотерапии. Глядя на лучших людей, порой возможно поверить, что и вправду мечтают.
Как показали нынешние околоцерковные споры, при этом гораздо менее известно, что преодоление смерти как последнего, запредельного зла, воплощения общей поврежденности мироздания является первым и главным делом Церкви . Прямое попрание последнего врага, смерти, можно будет одолеть усильем Воскресенья, "смерть, где твое жало? ад, где твоя победа?" – вот главное в Благой Вести о самом важном событии земной истории. Остальное – подробности. Хотя и, несомненно, важные.
Тогда как споры сегодня идут именно о подробностях. Охранители церковных начал говорят: "Борьба идет именно за то, чтобы переформатировать Россию. И конечно, все те, кто пытается это сделать, в первую очередь сталкиваются с Русской церковью . И как важно, чтобы сегодня народ наш понимал, что, защищая Православную церковь , он защищает... самого себя, свою индивидуальность, свою самобытность, свою историческую память". Рассерженные реформаторы, скорее желающие переформатировать Церковь вместе с Россией, говорят, как хорошо было б Русской церкви взять пример с католиков ПНР и под девизом "Не бойтесь!" дать отпор дурной светской власти. Аналитики же отмечают: "Как показывают соцопросы, широкая публика почитает Церковь как защитницу справедливости, а вовсе не как казенное ведомство при государстве".
И защита начал справедливости, и сбережение святых народных преданий – дела самые насущные. Проблема лишь в том, что о едином на потребу при этом либо говорится по касательной, либо вовсе не говорится. Специфика прений – в игнорировании того, что "Вы, Христу сопогребенные, совоскреснете с Христом" и "Путина прогони (вар.: охрани)" суть слова несопоставимые.
"Я в гроб сойду и в третий день восстану, // И как сплавляют по реке плоты, // Ко Мне на суд, как баржи каравана, // Столетья поплывут из темноты" и препирательства с духовными и мирскими властями – суть разные сферы бытия. На Страстной и на Святой, как и на всех остальных неделях, о том должно помнить.
Христос воскресе!
Источник: Эксперт
