Вторая смерть Маяковского

В 1935 году Иосиф Сталин пишет свою резолюцию на письме Лили Брик: "Товарищ Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление". Эта реплика имела двоякие последствия в посмертной судьбе великого поэта.

С одной стороны, практически сразу был открыт музей Маяковского, в Москве появилась площадь его имени, многомиллионными тиражами стали издаваться некоторые произведения поэта. С другой – власть подвергала тексты и жизнь Маяковского жесткой цензуре и навязывала людям только те образы и идеи, которые ей были выгодны. По точному сравнению Бориса Пастернака, Маяковского "стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине", что стало "его второй смертью".

С этого момента Маяковский перестал быть живым и превратился в "мумию". Слова поэта о том, что он "наступал на горло собственной песни" предпочли забыть, зато активно стали тиражировать отдельные его строки в безвкусных призывов типа: "Ленин жил. Ленин жив. Ленин будет жить". Шагнув в народ с помощью подобных лозунгов и нескольких стихов в школьной программе, Маяковский превратился в символ советской власти и посмертно стал нести ответственность за все, что она творила.

Между тем, отношение к власти у поэта было не такое однозначное, как это пытались представить в советских учебниках по литературе. Еще в 1922 году в беседе с сотрудником газеты "День" Маяковский говорит о своем желании уйти из политики: "Я хочу окончательно отойти от политической работы и заняться литературной в крупном масштабе. В данный момент я заканчиваю большую поэму "IV Интернационал", будущую жизнь мира, так как я его себе представляю".

К сожалению, поэту не удалось в полной мере отойти от политической работы, а после своей смерти почти на 60 лет он стал восприниматься лишь как глашатай революции. Власть не сильно заботило то обстоятельство, что при жизни Маяковский разделял социализм как свой идеал и как реалии советской жизни, недостатки которых он жестко критиковал в своих произведениях. Однако власти не нужен был поэт-обличитель, поэт-лирик, а потому официальные биографии и исследования о Маяковском виртуозно обходили фигуры Лили Брик и других женщин, близких к Маяковскому. У пролетарского поэта никаких женщин быть не должно. Письма Лили Брик к Маяковскому впервые были опубликованы в России только в начале 90-х годов прошлого столетия. В полном собрании сочинений поэта был дан гениальный по-своему комментарий о причинах появления поэмы "Про это", которую Маяковский написал, находясь "в добровольном заточении". На самом деле поводом для написания одного из самых пронзительных текстов про любовь был ультиматум Лили Брик – поэт с декабря 1922 по февраль 1923 не мог ее видеть, но мог писать письма и в крайних случаях звонить. Эти два месяца стали одними из самых сложных в его жизни.

Еще одной жертвой попытки власти приватизировать Маяковского стала Вероника Полонская. Поэт упоминает о ней в своей предсмертной записке, но по совету Лили Брик Полонская не приходит на похороны Маяковского, а затем уже власть исключает ее из списка наследников, предложив в качестве "компенсации" путевку в санаторий.

Стоит отметить, что Маяковский еще при жизни не питал никаких иллюзий относительно того, как власть в целом относится к литературе. В своем стихотворении "Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому" он говорит об одном из самых известных романов 20-х годов прошлого столетия:

Вы

и Луначарский –

похвалы повальные,

добряки,

а пишущий

бесстыж –

тычет

целый день

свои

похвальные

листы.

Что годится,

чем гордиться?

Продают "Цемент"

со всех лотков.

Вы

такую книгу, что ли, цените?

Нет нигде цемента,

а Гладков

написал

благодарственный молебен о цементе.

Еще более жесткую характеристику чиновников, которые пытаются сделать из себя центр мира, Маяковский дает в своей пьесе "Баня", одним из героев которой является "Товарищ Победоносиков – главный начальник по управлению согласованием, главначпупс". В одной из сцен главначпупс сперва долго выясняет, кто такой Микеланджело, а потом огорчается от того, что этот художник может его не знать: "А! Ну, он мог бы и знать. Знаете, художников много, главначпупс – один".

Уверенность в том, что поэтов и людей много, а чиновник – один, – проблема, с которой постоянно боролся Маяковский и в своем творчестве, и в своей жизни. Власть после смерти поэта попыталась сделать его единственным советским поэтом, предварительно обезвредив, но история и жизнь показала правоту Маяковского, который смог пережить и собственную вторую смерть.

Несмотря на все усилия школьной программы, он остался тончайшим поэтом-лириком. С помощью его стихов люди до сих пор объясняются в любви, и это ни с чем несравнимое удовольствие. За окном ночь и снег, а вы читаете строки из знаменитого стихотворения:

Послушайте!

Ведь, если звезды

зажигают –

значит – это кому-нибудь нужно?

Значит – это необходимо,

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

У каждого из нас есть свой Маяковский. У каждого из нас есть свое заветное стихотворение про любовь, но иногда наступают такие минуты, когда голос "агитатора, горлана-главаря" пробивает все защитные стены нашего привычного сознания, и поэзия врывается в нашу жизнь, переворачивает судьбы и властно напоминает о том, что в мире нет ничего важнее любви, а любовь является самым желанным и страшным оружием и для поэта и для читателя:

Мне

любовь

не свадьбой мерить:

разлюбила –

уплыла.

Мне, товарищ,

в высшей мере

наплевать

на купола.

Что ж в подробности вдаваться,

шутки бросьте-ка,

мне ж, красавица,

не двадцать,-

тридцать...

с хвостиком.

За показным пренебрежением этих, как и многих других строк, скрывается очень нежный и властный поэт, который захватывает вас в плен и переворачивает ваше сознание, советская власть попыталась обезвредить Маяковского, но вместо этого он сам невольно обезвредил советскую власть, которая не смогла пережить подобного гимна любви.