Это собрание было бы рядовым событием в культурной жизни столицы, если бы не необычная судьба героя вечера. Это собрание стало бы очередным разговорно-фуршетным мероприятием, если бы за ним не стоял реальный поступок по увековечению памяти стертого в лагерную пыль человека. А еще эта заметка не имела бы смысла, если б в событии не проступали проблемы, характерные для нынешнего российского общества.
27 апреля в изящном старинном особняке литовского культурного центра – так называемом Доме Балтрушайтиса – почтили память философа, историка, поэта Льва Платоновича Карсавина (1882-1952). Нынешний год знаменателен для юбиляра втройне: 130-летие со дня рождения, 90-летие со дня высылки из России на знаменитом "философском" пароходе и 60-летие со дня смерти. Вечер состоялся при активном участии литовского диппредставительства и лично Чрезвычайного и полномочного посла Литвы в РФ Ренастаса Норкуса, при поддержке Международного общества "Мемориал", небольшой десант которого высадился в тот вечер на Поварской улице. Однако даже при таком участии – событие просто не случилось бы, если б не усилия преподавателя музыки из города Электростали Московской области Татьяны Подрабинек.
Несколько лет назад она посетила свою родину, город Инту в Республике Коми. Побывав в поселке Абезь с его огромным мемориальным кладбищем бывших политзаключенных и увидев покосившийся деревянный крест на могиле Карсавина (поставлен в 1990-м), она решила найти средства для настоящего, фундаментального памятника. Все мы знаем, как тяжело собирать деньги в нашем обществе, состоящем в большинстве своем из людей малообеспеченных, на подобные, не жестко прикладные, цели.
Сама инициатор проекта испытывала большие сомнения в осуществимости задуманного. Ее отговаривали, приводя столь знакомые доводы: "Денег не хватает живым. Не хватает на самое необходимое – на детские дома! А ты собираешь на кладбище!". Но неожиданно для Татьяны деньги нашлись. Приносили пожертвования пенсионеры, друзья, музыканты. В итоге сложилась необходимая, в несколько тысяч долларов, сумма, переданная в Республику Коми. Обелиск, на котором будет выгравирован крест, когда-то начерченный самим Карсавиным, установят в августе этого года. Средства на обработку гранита, на установку дает администрация республики. Получается настоящий народный памятник, возводимый на деньги людей из разных концов страны.
Вечер, длившийся более трех часов, прошел в обрамлении напряженно звучащей классической музыки в прекрасном исполнении известных мастеров. Выступавшие держали речи. Официально-этикетная часть содержала набор общих мест, впрочем, вполне насущных . Посол Ренастас Норкус и председатель Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Михаил Федотов говорили о важности добрососедских отношений между двумя странами, о сложном переплетении человеческих связей в общей истории. Член редколлегии литовского русскоязычного общественно-культурного журнала "Сантара" Г. Юшкявичус представил свежий номер, частично посвященный юбиляру. Задушевные нотки, неожиданно соединившие слушателей с атмосферой последнего свободного периода жизни Карсавина, прозвучали в живом рассказе директора Литовского художественного музея Ромуалдаса Будриса.
Сам он работает в музее с 1956 года, т.е. самого Льва Платоновича не знал. Однако застал весь коллектив сотрудников, соприкасавшихся с философом на протяжении тяжелых военных и послевоенных лет и сохранивших о нем самые теплые воспоминания. Коллектив музея не миновали репрессии: кроме "литовского Платона", возглавлявшего музей и написавшего его статут (действующий до настоящих дней), были арестованы еще несколько человек, но в "оттепель" все (за исключением профессора) вернулись. Смотрители вспоминали о своем начальнике: легкая походка, свет от облика, предельная внимательность к людям, отсутствие чинопочитания и формализма. "Как метеор, он влетел под своды литовской культуры", – заключил Будрис.
Заместитель председателя интинского филиала общества "Мемориал" Николай Баранов рассказал о больших планах по обустройству "мемориального номерного кладбища жертв тоталитарного режима" в Абези: "В Инте существует проект "Стены плача". Но нужны дороги и прочая инфраструктура. Захоронения находятся на болоте. Нужны большие средства. У нас не выходит сделать своими силами. Литовцы по возможности помогают. Но мы надеемся, что со временем все получится и сюда, в нашу тундру, будут приезжать люди со всего мира".
Вот уж поистине "литовцы – надежные люди", как сказал Карсавин своему единственному ученику, Анатолию Ванееву, незадолго до своей смерти в лагерной больнице. Граждане маленькой свободолюбивой страны не забывают тех, кто работал для их культуры, кто разделял с ними веру в европейские ценности. Они помогают по мере возможностей восстанавливать и сохранять наши общие мемориалы скорби и памяти (как помогают и поляки, например, в Катыни). Но вот усилия Татьяны Подрабинек показывают, что кое-что можно сделать и своими силами.
Впрочем, к сожалению, главного слова не прозвучало на вечере памяти Льва Карсавина. Возможность его сказать была предоставлена члену правления "Мемориала" Александру Даниэлю. Он выступал дважды и подолгу, но никак не прояснил для слушателей судьбу погибшего философа. Докладчик умудрился обойти вниманием все важнейшие узловые сплетения и разломы в судьбе русского мыслителя. Объяснив его арест в 1922 году участием в религиозно-философском обществе, выступавший и вовсе погрузился в область небылиц. Пересказывая книгу интереснейших мемуаров о последних днях Льва Платоновича "Два года в Абези", он настолько не смог передать ее атмосферу и смысл, что поправлять дело вынужден был ведущий вечера.
[Татьяна и Кирилл Подрабинеки]
Вел его Кирилл Подрабинек, сам бывший советский политзаключенный. Своими репликами, всегда уместными и точными, он пытался возвращать разговор к существу – к страдальческому пути гонимого деятеля высокой русской культуры. К сожалению, не удалось. Потому что нельзя разглядеть судьбу там, где о ее вехах ничего не говорят, где тропы ее развития тщательно обходят. И чем больше длилась эта уклончивость в осмыслении пути мыслителя, чем более затиралось существо дела риторикой и фигурами речи, тем более зияла нелепость происходящего. Люди собрались в зале для того, чтобы узнать о совершающемся приношении на могилу одного из сонма тех, кто творил для России и мира и был уничтожен палачами. И что же? Туманное лицо философа на плакате не становилось понятнее, словно стекая в никуда. Нелепость этой бессловесной энтропии подчеркивало творческое наследие погибшего в Абези: философия личности, созданная им, включает яркий термин "лицетворение", воссоздание личности по образу Творца, проявление в Слове.
А между тем судьбы деятелей русского Серебряного века, к которым относится и Карсавин, и сама русская высокая культура, встретившаяся в XX столетии с носорогами идеологии, вытаптывавшими все живое, явления во многом еще не проясненные, не однозначные, часто несущие в себе признаки не только трагизма, но и духовного и нравственного слома. Непроясненность эта не удивительна, если взять во внимание то, в каких условиях последние сто лет существует дело изучения нашего духовного наследия. За какими пудовыми замками и препонами скрываются архивно-следственные дела, какие ничтожные средства выделяются государством отечественной гуманитарным наукам. В этих условиях особое значение, конечно, должно принадлежать знанию о случившейся трагедии, а не ритуальному мероприятию.
Кто же такой Карсавин и что демонстрирует он опытом своей судьбы? Происходя из рафинированной петербургской семьи, Лев Платонович быстро делает блестящую научно-преподавательскую карьеру. К середине 1910-х гг. он становится одним из признанных исследователей западного Средневековья. Следуя внутренним творческим задачам, он в начале революции – вопреки общей тенденции – пишет книги на религиозно-философские темы, начиная создавать собственную концепцию мироздания. (Отметим, что к тому времени он был – случай уникальный – одновременно и профессором истории светского университета, и доктором богословия Петроградской духовной академии.) Его восприятие важнейших проблем бытия, в частности проблемы любви, пола и веры, столь неординарно, что вызвало жесткую критику со стороны как научного, так и богословского сообществ. И конечно, на него обрушилась коммунистическая пропаганда.
В 1922-м его арестовывают и высылают из России в Германию. Примечательно, что Карсавин, в отличие от его коллеги по "философскому пароходу" Николая Бердяева, считал, что арест был полным недоразумением. Тогда как московский философ прочитал в кабинете Дзержинского целую лекцию о своем неприятии большевизма, философ петроградский склонялся к тому, что большевики являются проводниками Высшей воли в истории, а значит, с ними вполне можно сотрудничать.
Скандальная слава "эротопрофессора", потянувшаяся за ним в эмиграцию, не позволила Карсавину занять место в парижском православном Свято-Сергиевом институте. Зато к середине 1920-х он становится одним из идейных лидеров движения евразийцев. Более того, возглавляет левое крыло движения. По Карсавину, исторический процесс есть постепенное становление во времени всемирной Церкви, а это означало, что вся эмпирическая реальность как бы освящается и приближается к идеалу. Человек, прежде всего, должен становиться личностью, но личностью "симфонической", то есть отражающей в себе высшие исторические задачи. Бердяев считал карсавинское учение о симфонической личности своего рода метафизическим обоснованием рабства человека. Несомненно, евразийская доктрина при активном участии Карсавина превратилась в одну из разновидностей тоталитарной идеологии. Евразийцы ставили своей задачей оправдать преступную социальную практику русского коммунизма, так как усматривали в нем конечное стремление осуществить задачи русской государственности и церковности. Уже в 1925 году Карсавин писал, что "современный большевизм недостаточно большевистичен, то есть он – недостаточно русский или же – православно-христианский". В этот же период он, отражая заинтересованность различных сил в решении еврейского вопроса, формулирует и свое парадоксальное к нему отношение. Антисемитизм – отрицательное явление, итожит Лев Платонович, однако еврейская религия – самый сильный и страшный враг христианства. Только православие может разрешить проблему еврейства, приведя его в Новый Завет. В конце концов сам Карсавин отшатнулся от созданной им идеологии и отошел от нее. (Не забудем, чем окончилась вера в подобные теории у такого, например, последователя левого евразийства, каким был Сергей Эфрон, превратившийся в агента НКВД и наемного убийцу.)
Переехав в 1928 году в Литву, став профессором Каунасского университета (с 1940 – Вильнюсского), Карсавин погружается в неспешную академическую жизнь. Через год он уже преподает и пишет по-литовски, чем завоевывает симпатии местной общественности. Эволюционируют в сторону большего персонализма его философские взгляды. Но в 1944-м, когда в Вильнюс входят советские войска, он остается в городе. Что помешало ему вместе с множеством беженцев уехать в Западную Европу? Несомненно, все то же восприятие советской идеологии как воплощения высшей воли истории, которой он, несомненно, не был противником. Конечно, еще действовало и распространенное тогда в кругах старой эмиграции смешение советского с русским. "Все мы сознательно решились пережить опасности взятия Вильнюса Красной Армией и уличных боев для того, чтобы работать в своем отечестве", – писал Карсавин в 1948 году в заявлении в прокуратуру. Подобное мировосприятие стало для многих эмигрантов путеводителем в ГУЛАГ. Вместе с тем известно, что еще с 1940-го НКВД завело на Карсавина "наблюдательное" досье и тщательно "разрабатывало" его. Его потусторонняя – внутри советского застенка – жизнь до сих пор четко не описана. Ходят разные слухи, хотя, кажется, худшего ему удалось избежать. (Уже в 1944-м философа пытались завербовать чекисты: в своих бумагах они обозначали его не без потуг на изящество как "Алхимик".) В марте 1948 года арестована одна из дочерей философа, Ирина (1906–1987). Через год в тюрьму бросают ее отца, в марте 1950-го приговорив к 10 годам концлагерей.
Каков же итог этой мятущейся судьбы? Какие духовные бездны скрыты в могиле у Полярного круга, в болотной земле? Над кем будет поставлен могильный гранит, приобретенный на пожертвования усилиями Татьяны Подрабинек? Современной России, которая никак не преодолеет свой страшный XX век, катастрофически не хватает наполнения обычной человеческой добротой, но и обычному добру должно сопутствовать знание о границах добра и зла. Иначе, прямо по классическому слову Гоголя, добро без правды утрачивает свою соль.
Источник: Ежедневный журнал
