Отец Геннадий Фаст: окна бы настежь!

"У меня был случай, – улыбается отец Геннадий, – мы в тюремной камере читали с осужденными Библию. И я позволил себе какое-то выражение из их жаргона. И вдруг перехватил взгляды: им это было неприятно. А потом один очень скромно сказал: "Батюшка, не надо так". Да. Так говорить они умеют без меня. Этим я не приблизил их ни к себе, ни к Богу. Осужденные хотели услышать что-то совершенно другое".И вот об этом "другом" нам, журналистам "Хакасии", рассказывал за уже традиционным чаем блестящий богослов, ученый, проповедник, ныне настоятель Градо-Абаканского храма в честь равноапостольных Константина и Елены протоиерей Геннадий ФАСТ.

граница между галстуком и Евангелием

– Отец Геннадий, без детства никого из нас не понять...

– Родился я в 1954 году в селе Чумаково Новосибирской области, куда отца после десятилетнего лагерного заключения отправили в "вечную" ссылку. После реабилитации наша семья переехала в Казахстан. Десять лет моего детства прошли в Усть-Каменогорске, а отрочество и юность – в Караганде. На ту пору в Казахстане были большие немецкие общины. Так что жили в какой-то мере самодостаточным мирком.

Я вырос в благочестивой протестантской семье (понятие в наше время очень проблемное). Мои родители прожили вместе 56 лет – и ни единой ссоры, ни единой размолвки даже! Отец – глава семьи, что принимать маме вовсе не мешал ее высокий интеллектуальный уровень.

– И не была, по известной русской поговорке, шеей?

– Абсолютно нет. Кстати, противнейшая поговорка. Жене гораздо лучшая уготовлена доля – сердце: обогревающее, животворящее начало. Это интереснее, чем шея... Но главное, в семье была вера. Она не присутствовала – ею жили. С нее день начинался и ею завершался.

– Разницу чувствовали между вашей семьей и теми, кто вас окружал?

– Представьте сталинские бараки – скандалы, пьянки... Но с ребятами во дворе были замечательные отношения, и играли мы отнюдь не в компьютерные виртуальные игры. Но всегда, можно даже сказать, по контрасту с барачной жизнью, знали, что мы – маленький островок в огромном океане безбожия. А вот веру свою не надо скрывать, она не должна быть секретом. Наоборот – светить людям, о ней необходимо свидетельствовать.

– Не совсем обычно. Многие верующие осторожничали...

– Мы же с братьями не вступали ни в какие детские "ленинские" организации... Помню, ребята мне говорят: надень галстук, это же не значит, что ты будешь пионером. Нет, отвечаю. Тогда они: давай так, ты наденешь и тут же снимешь. А я понимал, что в этом случае тут же отрекусь от Христа и сниму галстук уже отрекшимся. Потом один из них предложил: я, мол, сам на тебя галстук надену и тут же, не выпуская из своих рук, сниму. Этот мальчишка четко, как и я, понимал, что это будет секунда, но секунда отречения. Слава Богу, ее не случилось.

– Видимо, для такой глубокой веры требовалось, кроме родительского воспитания, и какое-то сугубо личное потрясение?

– Конечно, мама проводила дома для нас воскресную школу. Но в десять лет в моих руках оказался Новый Завет на немецком языке. Настоящий, не детская версия. Я впервые стал читать Евангелие сам. Это захватило с головой. И тут я, действительно, прятался от ребят во дворе, в дровянике. Они там "пиф-паф", а я читаю Евангелие... Это одно из самых сильных впечатлений моего детства. И по сей день я ежедневно читаю Священное Писание. Я этим живу, я этим питаюсь.

Для меня ничего более живого, чем тот "застой", не было

– В Карагандинском университете вы выбрали физику. Но ведь в те годы четко проходил водораздел между религией и наукой. Тем более что именно физика и естественные науки якобы "доказали", что Бога нет.

– Да, я вырос во времена жесткого конфликта между наукой и идеологией, которая считала себя научной. Но и верующие не оставались в долгу. Беда была в том, что верующие, родившиеся в 1920 – 1940-х годах, не допускались к науке. И у некоторых из них сложилось достаточно агрессивное отношение: наука – это нечто бесовское, сатанинское. Дескать, и на Луну астронавты не высаживались, все наврали, "там" всегда врут. Но некоторые наши малограмотные верующие не умели отличать, допустим, стахановские завышенные "показатели" от такого факта, как полет на Луну.

У нас же с классификацией "вранья" было все в порядке, все три брата пошли в науку. Старший (студент 1950-х) – математик-астроном, изучал, в частности, проблему Тунгусского метеорита. Средний занялся только-только появившейся информатикой (еще пару лет назад она считалась "буржуазной лженаукой"). Физика, биология, химия, которые "доказали", что Бога нет, – область моих интересов. Шор не было. К тому же мы все-таки имели доступ к "тамиздатовской" и "самиздатовской" литературе. В том числе и в ракурсе религия – наука.

– Приходилось ведь в вузе и научный атеизм сдавать?

– И я его гораздо глубже изучал, чем все мои неверующие сокурсники. На переменах предмет сей они называли "болтологией", но для меня это была идеология, которая идет против Бога, а значит, лично против меня. Как сдавал? По программе, исключительно ссылаясь на нужные имена: "...согласно теории Маркса, как сказали Энгельс и Ленин..."

И атеизм открыл для меня замечательную страницу жизни. В одном из параграфов этой "науки" перечислялись предметы, которые изучаются в духовных академиях (мы же знать не знали, чему там учат). Я пошел к своему старшему другу и приятелю, брату по вере: "Будем делать?" – "Будем!" И мы основали абсолютно нелегальную подпольную семинарию. Брали доступные книги и становились по очереди преподавателями того или иного предмета. Для меня ничего более живого, чем тот "застой", не было.

– А "живые" преподаватели случались?

– Среди преподавателей общественных дисциплин встретился человек думающий, пытающийся понять "иного" студента. Он не надиктовывал положения диалектического материализма, а размышлял. Я ему на лекциях столь же искренне задавал вопросы. На экзамене же, поняв, что материал я знаю, вопрос задал он: "С чем вы не согласны в диалектическом материализме?" Мою ответную "окололапшу" – в сторону. Тогда я: "Не согласен с вопросом о происхождении религии". – "У вас есть доводы от ума – тогда пять, нет – двойка". Говорю: "Есть, но это – после экзамена, где я отвечаю по программе".

И после у нас был часа на полтора диспут, никто никого не переубедил, но разговор был искренний, честный.

"Том Суслова пропал,

в семействе – траур"

– И тем не менее, с двойкой по научному коммунизму из Карагандинского университета я благополучно вылетел. Там все было проще. Преподаватель старый, думаю, тот самый казах, который сгноил своих баев, беков и всех остальных. Например, предъявил мне мысль, что я хочу уехать в Германию. При таких научных аргументах сдать не было никаких шансов...

К пересдаче на кафедре я готовился так, что не то что Ленина, даже Суслова прочитал. Словили на том, что я не знал, в какой работе Ленин говорил о чешской компартии. Опля! "Все, вы не готовы". А старенький мой такой откровенный: "И за то, что верующий!"

После Карагандинского университета у меня были некоторые мытарства. По России даже... С потерей курса перевелся в Томский госуниверситет. Прошел двойную специализацию. С радостью окунулся в квантовую теорию молекул (квантовую химию).

Мир – икона Божия

– Вы занимались квантовой физикой. А ведь это тот "стык", где материя как бы уже и не материя... Взгляд на бытие Бога с другой, научной стороны?

– Основное положение квантовой физики – корпускулярно-волновой дуализм: один и тот же предмет является и волной, и частицей. Но за 16 веков до квантовых физиков это все было на четвертом Вселенском соборе (451 год), где облекли в словесную формулировку веру Церкви в то, что одна и та же личность – Иисус Христос – подлинный человек, но он и подлинный Бог. Человек – не Бог, Бог – не человек. И их не два, Он – один (волна – не частица, частица – не волна, но объект один). Так что наука на 16 веков припозднилась.

– А триединство?

– Триединство везде в науке присутствует, но нигде оно не сформулировано с такой глубиной и силой, как в христианстве, православии. Мир – это икона Божия, и законы природы – икона законов Божиих. Именно так воспринимал мир, например, сэр Исаак Ньютон.

– Незашоренная наука ведет к вере?

– Наука ведет к вере, но она не делает верующим. Наука приводит к порогу храма, но не затаскивает туда за шиворот. И здесь – момент свободы. Это отличие веры от науки. Последняя, повторю, может сделать все, чтобы ты был у порога, но зайти в храм надо самому.

Три встречи

– И тогда же, в Томске, вы приняли православие. Почему?

– Однажды мы, группа верующей молодежи (среди нас была и девушка, которая стала моей женой) посетили барнаульских братьев. Так состоялась встреча с Игнатием Лапкиным – самым обычным сторожем, человеком православным. Но какая уникальная личность! Я не встречал никого, кто так знал Писание. Мы начали разговаривать, и оказалось, что толкование даже простейшей притчи, например, о десяти девах, которую я знал с детства и по его просьбе объяснил так, как толковали в протестантской среде, он назвал ересью. Как? Он дал толкование по Иоанну Златоусту. И мне возражать было нечего...

Тогда он стал говорить о Таинствах. Я был уверен, что Таинства – выдумки мертвой Церкви, что православие – это полувера, более того – идолопоклонство и так далее. И вдруг Игнатий мне не как-нибудь, а по Священному Писанию (которому я привык верить на сто процентов, я им жил) показывает подлинность таинств Церкви – то есть православное учение. Мы до утра говорили, это был некий шок.

Еще рассказывал о святых отцах – откуда это? У протестантов как? Сколько голов, столько умов: собрались, открыли Библию. Ты как, Иван, понимаешь, а ты, Анна, как? А в православии – учение святых отцов, которые сами знали апостолов, события первых веков христианства. Но для меня раньше это было что-то типа археологии христианской: этим никто не живет, это никто не читает...

Пошел я в научную библиотеку ТГУ: университет-то еще царский, а вдруг? Там было все! И Тертуллиан, и Златоуст, и Амвросий Медиоланский... И тут уже целый месяц с утра до ночи я был со святыми отцами. Передо мной открылся мир, который называется православием, открылась глубина веры.

Я понял: то, что имел с детства, – хорошо. Но. Наш старший пресвитер – это как бы епископ. А тут не "как бы", а епископ, имеющий прямую апостольскую преемственность, рукоположение через двадцать веков... То, что раньше было, – я пил воду, но я пил ее мутную. Ведь мутной водой можно утолить жажду, но тут – источник чистой воды. Там – лужица, здесь – океан.

Думаю, из этого понятен и ответ на прозвучавший здесь вопрос: не было ли это отречением (вроде того, с пионерским галстуком)? Нет. Я в Кого верил, в Того и верю, ничего не менял. Представьте, что мы смотрим в окно: в занавешенное окно, в грязное окно или окно помытое, а то и распахнутое настежь! Случился переход от той неполноты, какой страдает любое нецерковное течение, любая конфессия протестантизма, от этой даже внутренней бедности – к полноте веры. А главное, уход от греха самочиния, которым страдает весь протестантизм: тем, что они вышли из Церкви, порвали с преданием и все начали заново.

– Отец Геннадий, вы это все и сердцем поняли?

– Конечно. Первая встреча была с Игнатием, вторая – со святыми отцами, а третья – со священником, отцом Александром Пивоваровым. Если Игнатий разбил как молотом то равновесие, которое у меня было, то отец Александр как елеем исцелил сердце. Теперь я понимал, что я в той Церкви, которую однажды создал Христос, в которой были Иоанн Златоуст, Василий Великий, Блаженный Августин, мученики Колизея, в которой были Суворов и Пушкин, – и вот я теперь в ней.

Почувствовал единый двухтысячелетний организм, и мне стало совершенно очевидно, что без Таинств нет спасения. Ведь у протестантов как? Покаялся и будь уверен, что Бог тебя простит. Для этого от человека требуется сильная личная вера, и это я там получил. Но надо больше... Представьте, например, я перед кем-то из вас провинился, мучился-мучился, покаялся – а вы в ответ промолчали. А надо, чтобы это вы мне сказали о своем прощении. Чтобы Бог мне это сказал, а не просто вера, что Он простит. И это происходит через Таинства... Так я принял крещение и имя Геннадий (Генрих остался в прошлом).

Мама, ты зря смеялась

– Как вы ушли служить в Церковь?

– Если, поступая в университет, я хотел быть верующим ученым, то теперь мне было ясно, что служение Богу будет главным делом моей жизни. Думал, что три положенных после вуза года отработаю, и тогда... Меня оставили на кафедре физфака ТГУ, и я полгода вел у студентов квантовую физику и одну из математических дисциплин.

Но случилось так, что меня положили в межвузовскую больницу на предмет годности службы в армии. Как-то там и подошли две студентки: их заинтересовало, что я ношу крестик и крещусь перед едой, я это делал открыто. Стал рассказывать, о чем спрашивали. Смотрю, другие люди подтягиваются (это было на лестничной площадке). Воскресный день. Дежурный врач и медсестры пробовали разогнать несанкционированное мероприятие, но народ взял в кольцо и не допустил. Это длилось четыре часа, до положенного отбоя.

В то время Томский обком партии возглавлял небезызвестный Егор Кузьмич Лигачев. Его заместитель буквально на следующий день после собрания в больнице пришел к нам на кафедру. Обвинил завкафедрой, что допущено создание религиозной ячейки на физфаке ТГУ. А религиозная ячейка – это кроме меня парнишка с первого курса (я стал его крестным) и одна девушка, тоже в университете училась. Когда я выписался из больницы, руководитель сказал, что кафедра уйти не может, придется уйти мне. Я не спорил.

Поехал к моему духовному отцу – Александру Пивоварову. Стал пономарем, через год – дьяконом и так далее. Заочно оканчивал (так как семья, служба) Московскую духовную семинарию, потом Московскую духовную академию, защитил диссертацию по богословию.

– То, что вы из Красноярской епархии приехали к нам, – это ссылка?

– Это не так. Но если уж позволить себе немножко про ссылку... Это было давным-давно. В 1940-х годах после десятилетних лагерей отца не освободили, а отправили в ссылку в село Чумаково Новосибирской области. Мама к нему приехала, как жена декабриста. Это означало, что она тоже становится ссыльной. Однажды таких, как мои родители, пригласили в клуб и зачитали постановление правительства о том, что ссылка – вечная. Это означало, что они, их дети, внуки поражены в правах, без права выезда. Бабы ревели, а мама говорит: "Мне же внутренне стало смешно: а что в этой жизни вечного?" Прошли десятилетия, и я где только не служил, и все больше окраины и глубинки. Вот и вспомнил: мама, ты зря смеялась...

Но, кроме шуток, в данном случае это не ссылка. Я был приглашен владыкой Ионафаном не при простых обстоятельствах. Я ему очень благодарен, ценю приглашение и нахождение здесь. Впрочем, как и где бы то ни было, я никогда не рассматривал в обывательском смысле слово "ссылка", потому что священник не бывает в ссылке, он везде служит Богу.

– И тем не менее тогда, в 1979 году, могло быть хуже?

– Тогда предполагался мой арест, и мы с отцом Александром торопились, чтобы я принял священный сан, чтобы в тюрьму шел уже священником. Это были реалии, в которых мы тогда жили. И отец Александр, и Игнатий свои сроки успели отсидеть... Я же семь месяцев был под следствием – допросы, обыски и все, что "полагается", в 1985 – 1986 годах. Однако наступало уже иное время – перестройка.

– Официально за что зацепились?

– Зацепки нашли, конечно. Например, в Енисейске был храм на горе, а под горой – баня, из которой "товарищи" из КГБ наблюдали за колокольней. Предполагалось, что там у меня рация – держу связь с заграницей. А это 1983 год, не 37-й! Так было. А в Кызыле подозревали, что рация у меня была в недействующем туалете. На двери этого туалета своими глазами видел (деревянная такая советская уборная) отпечаток ботинка. Мол, я там по два часа сижу и связь держу. Это сказал архиепископу Новосибирскому не мальчишка с улицы, а человек из тувинского министерства.

Официальное же обвинение звучало так: хранение и распространение заведомо ложных сведений, порочащих советский государственный и общественный строй. Диссидентская статья.

– А что конкретно легло в основу обвинения?

– "Конкретно" мы собирали материал о новомучениках, зачитывали на магнитофон (катушечный) и распространяли. За нами следили, даже в приходе были те, кто следил. Но нынче все новомученики, материалы о которых мы собирали, все эти люди уже причислены к лику святых. Теперь они – святые Церкви и гордость нации, а тогда за это полагалась уголовная статья. Но уже грянули перемены.

– Отец Геннадий, но и потом ваша жизнь проще не складывалась. Если так можно сказать, – на переднем крае в самой что ни на есть глубинке...

– Енисейский приход, в котором я служил, был единственным от Красноярска до Ледовитого океана. Тайга, стопроцентный атеизм... Приходилось много работать, открывая новые приходы, впоследствии они становились центрами благочиний, а теперь уже и епархий.

– Трудно было?

– Что такое "трудно"? Кому на Руси жить хорошо? Это было в радость, вдохновляло. Как и создание первой в Красноярском крае православной гимназии. Движение пошло. И из Абакана к нам приезжали, и трудами отца Александра Горбатова гимназия здесь успешно работает. Воскресная же школа в Енисейске начала действовать еще в 1983 году. Такие школы повсюду в России стали появляться только в девяностых годах.

Линия прямого действия

– Чего не сказать о нравственности большей части невоцерковленной молодежи. Что-то неладно в нашем королевстве?

– Однажды к нам приехал гость, и я позволил себе что-то вроде "молодежь не та пошла". Он послушал меня и сказал: "Отец Геннадий, вы что, правда, стареете?"

Но если разрешить себе немножко побрюзжать, что мы видим последние 20 лет? Молодые выросли без идеологии и без нравственных критериев. С одной стороны, молодежь незадолбленная, они очень свободно мыслят, но они еще не отстояли свою свободу. Их пальцем никто не тронул, свобода еще не выстраданная, даром используемая. Но она есть. В том числе, к сожалению, свобода от нравственных критериев.

На это надо обращать внимание. Как во все времена, а в наши – без вариантов, такую функцию должна взять на себя Церковь, никакой другой силы нет. (Есть партии, но они тоже деидеологизированные: власть, но не идеология). Церковь же несет нравственные критерии, ценности, не знающие процесса старения, не те, что провозглашает на сей день какой-либо лидер.

Действо, о котором вы только что упомянули: песни и пляски в храме Христа Спасителя. Я не могу об этих девушках судить как о людях – я их не знаю. Но то, что они совершили кощунственный акт, – это факт. Не подозревали, что так нельзя? Не будем, не настолько мы глупы.

К сожалению, Церковь давно не применяет свои санкции: есть ведь отлучение от причастия, отлучение от Церкви, вплоть до анафемы. Церковь может действовать своими силами, и они очень сильны. Следует назвать хотя бы имена некоторых наших звезд, которые по канонам подлежат отлучению. Тогда бы весь народ знал, что эта суперзвезда, не сходящая с экрана, отлучена вот за такой-то конкретный циничный грех.

– Возможно, нужны иные формы донесения вечных ценностей?

– Я к иным формам малоприспособленный человек, но у нас есть молодые священники, которые и с парашютом прыгают, и восточным единоборствам учат. Конечно, если это необходимо. Проповедь Евангелия должна происходить всеми современными средствами. "Живет", например, человек в Интернете – через Интернет. Есть молодежные субкультуры – говорить на языке этих субкультур. Существует, правда, мнение, что все эти движения – бесовщина, но это далеко не так. Надо привнести в субкультуры то, без чего молодые люди уже выдохлись на официозе, но к чему, может быть, подсознательно стремятся.

Так, хиппи-культура в значительной степени запитана Нагорной проповедью. Металлисты корнями уходят во времена православных подвижников, которые носили металлические вериги. (Говорю как-то с одним: что ты всякую мишуру, фантики на себе носишь, давай вериги принесу.) Панк-культура – линия прямого действия, это, в принципе, позиция пророков. Но в реалиях субкультуры часто принимают уродливые формы, часто – откровенно вредные. И здесь ребят нужно просветить, направить в нужную сторону. Например, готы. Давайте начнем с Григорианского хорала, с готической культуры, ведь она по сути глубинно христианская.

– Похоже, молодых надо завлечь чем-то вмиг и сразу, иначе они быстро переключат внимание?

– Мой ответ будет классическим: при всем приспособлении к их особенностям нельзя приспосабливаться бесконечно. И я против того, чтобы переходить на сленг, вульгарности и даже пошлости. Это не лучший способ. Молодые должны услышать что-то другое, как раз не потребленческое. И это "другое" однажды должно потрясти и увлечь.

25 апреля 2012

P.S. Открытые лекции отец Геннадий Фаст проводит раз в две недели по пятницам, в 18 часов, по адресу: Абакан, ул. Катанова, 5.