Протоиерей Максим Козлов: Я не мог представить, что это случится на моем веку (к пятилетию восстановления единства Русской Церкви)

В интервью Андрею Мановцеву отец Максим рассказал о том, почему не остался в Сан-Франциско в день памяти святителя Иоанна Шанхайского; каким образом он участвовал в процессе примирения и почему когда-то казалось, что воссоединение произойдет "не при нас".

Отец Максим, примирение Русской Зарубежной Церкви и нашей отечественной Церкви относится к тем событиям, что говорят сами за себя, их значение преуменьшить невозможно. И все же, что Вы лично хотели бы сказать о смысле и значении этого события?

От себя мне хотелось бы еще и еще раз заметить то, что, хотя и представляется очевидным, но нуждается в многократном повторении. Событие восстановления единства русского православия снова нам показало, что бытие Церкви и все главное в Церкви совершается действием Духа Святаго Божия, а не человеческим смотрением. И совершается тогда и так, как Богу это угодно, а не как люди это планируют. По-человечески говоря, ожидать того, что произошло в 2007 году, было очень трудно. Не хочу сказать, что почти невозможно, но очень трудно. Можно было ожидать этого, скорее, на грани 1980-х – 90-х годов – когда Церковь наша стала свободна. Но теперь, оборачиваясь назад, мы видим, что Господь неслучайно дал нам этот опыт реального узнавания друг друга и освобождения от взаимных мифов. Представители Русской Зарубежной Церкви освободились от мифа о церковном народе, изнемогающем под игом "сталинской" иерархии и ожидающем с нетерпением, чтобы они приехали и восстановили синодальные порядки – так сказать, в белых одеждах. А у нас тоже многие освободились от иллюзорных и завышенных, идеализированных представлений о Зарубежной Церкви. Теперь понятно, что принятие друг друга такими, какие мы есть, было необходимым условием для того, чтобы действительное восстановление единства состоялось. Бог хочет от нас не фикций, и не деклараций, и не подписанных документов, а того, что в жизни, в реальности происходит. Помимо самого факта воссоединения, в этом событии заключается, таким образом, огромный урок и научение – для каждого из нас, от Бога.

Еще нельзя здесь не упомянуть, что евхаристическое общение, возможность приобщаться от одной Чаши, едиными усты и единым сердцем исповедовать Бога на Литургии есть такая ценность, которая неизмеримо выше всего остального. И то, что это стало возможно, – как бы ни складывались в реальности наши отношения – уже не отнять. Могут проявляться те или иные человеческие слабости или возникать какие-то обиды, но разочарование в этом – исключено. Я помню, как в 2004 году был на съезде молодежи Зарубежной Церкви в Сан-Франциско, у мощей святителя Иоанна Шанхайского. Вполне сознательно я тогда попросился уехать за день до памяти святителя – именно потому, что для священника молиться в день его памяти, стоять в алтаре и не причащаться при этом было бы какой-то внутренней духовной шизофренией. И я тогда, прощаясь, сказал, что надеюсь, отцы, вернуться и вместе с вами служить, и вместе приобщаться в день памяти святителя Иоанна.

И так довелось Вам?

Ну пока-то в Сан-Франциско заново не удалось побывать. Но неважно, это осуществилось в каком-то ином смысле: мы служим в день памяти святителя, и в онтологическом смысле от одной Чаши приобщаемся в этот день. Главное, что это возможно – приехать и служить вместе.

Если обратиться к истории вопроса, то верно ли считать, что Карловацкий Собор 1921 года, решения которого и послужили причиной разделения Церкви, был необдуманно организован, что его политизированный характер объяснялся многочисленностью политизированных мирян?

Думаю, что и Карловацкий собор, и последующие соборы Зарубежной Церкви, довоенного периода в особенности, конечно, допускали, по-человечески, ошибки – при оценке церковной жизни внутри Советского Союза. Конечно, такие ошибки допускали и те, кто возглавлял иерархию Церкви в Советском Союзе. Я имею в виду отнюдь не только митрополита Сергия, но и его святых предшественников – святость которых заключалась вовсе не в безошибочности административного управления и действий. Говорю же об этом потому, что думаю: наша задача не в том сейчас должна состоять (я имею в виду не церковных историков, а церковных людей), чтобы воспроизвести каталог этих ошибок и разложить по полочкам, у кого их было больше. Переступил ли митрополит Сергий и если переступил, то когда ту грань в отношениях с властью, которая была уже гранью духовного коллаборционизма, была ли, в свою очередь, политизированность (в сторону уже не существующего монархического устройства в России) у членов Карловацкого собора искренней или ангажированной политическими силами западных государств, – все это предмет исследования для церковных историков. Впрочем, если коснуться второй стороны вопроса – о многочисленности мирян, действительно сыгравшей свою негативную роль, то нельзя не заметить, что происшедшее является, действительно, весьма поучительным. Собор 1917-1918 гг, где было широкое мирянское представительство, на что, надо сказать, в какой-то мере, ориентировались и организаторы Карловацкого собора, не был таким, как, бывает, сейчас он нами мифологизируется, представляясь каким-то возвышенным собранием на уровне Вселенских Соборов. Достаточно открыть книгу его деяний и познакомиться с характером дискуссий, чтобы понять, что там тоже все было отнюдь не идеально. И то, что, вопреки человеческим немощам, Господь (пути Которого, "как небо выше земли" (Ис.55.8-11) устроил восстановление патриаршества на этом соборе – это также еще одно величайшее чудо Божие, свершение которого отнюдь не говорит о том, что в соборной деятельности должно быть преобладание мирянского элемента. Все же мирянин на соборе, по моему глубокому убеждению, должен быть не более, чем консультантом при епископе.

По мысли митр. Антония Сурожского, смысл русского рассеяния в ХХ веке заключался в том, чтобы нести Западу русскую культуру и Благую весть. Русская Православная Церковь за пределами "железного занавеса" должна была быть для этого свободной от опеки со стороны СССР. Согласны ли Вы, что в этом плане разделение нашей Церкви было провиденциально оправданным?

Скажу честно, что теперь слова митрополита Антония Сурожского представляются мне несколько более риторически звучащими, чем пару десятилетий назад, когда я услышал их в первый раз. Потому что, нельзя не признать, каких-то значимых плодов по отношению к западной цивилизации, русская эмиграция – и после революции, и после Второй мировой войны – принести не смогла. Да, конечно, можно вспомнить имена великих русских композиторов и писателей, становившихся Нобелевскими лауреатами или заслуживших всемирную славу, от Рахманинова до Бунина, можно вспомнить имена великих русских ученых и изобретателей, таких, как Сикорский и другие выдающиеся личности. Но сказать, что русская эмиграция развернула западное христианство в сторону православия, означает, мягко говоря, преувеличить объем ее воздействия. Если мне и видится провиденциальность – в нынешней исторической перспективе – то в другом. Господь сохранил вне территории Советского Союза у части Русской Церкви возможность свободного свидетельства о том, что в России с нашим народом и с нашей Церковью происходит. И сохранил возможность поддержания традиций – такими, в значительной мере, какими они существовали до трагедии 1917 года. Первое было важным на протяжение всех десятилетий безбожной власти, второе оказалось особенно важным после восстановления нашего общения.

Преподаватели и студенты Свято-Сергиевского богословского института. 1931 г. Сидят (слева направо): Б.П. Вышеславцев, В.В. Зеньковский, протоиерей Сергия Булгаков, митрополит Евлогий (Георгиевский), иеромонах Иоанн (Шаховской), А.В. Карташев, Е.М. Киселевский. Стоят (слева): Л.А. Зандер, В.Н. Ильин, Б.И. Совэ, С.С. Безобразов. Стоят (справа налево): Г.П. Федотов, М.М. Осоргин, Г.В. Флоровский

Отец Максим, Вы с юных лет – церковный человек, помните церковную жизнь и 1980-х, и 1990-х годов. Расскажите, пожалуйста, о тогдашнем отношении к Русской Церкви Заграницей у православных верующих в нашей и о том, как оно изменялось.

Отчасти я уже на это ответил. Действительно, среди моих сверстников – православных москвичей, так или иначе связанных с областью православного образования – определенная идеализация Русской Церкви за границей имела место быть. Мы не очень тогда входили в рассуждение о юрисдикциях, не всегда могли внятно различать парижское, от митрополита Евлогия идущее, направление от собственно Русской Православной Церкви Заграицей, нам это отсюда казалось неким единым представительством русской православной эмиграции, поэтому, вне юрисдискционных рамок, имена митрополита Антония (Храповицкого), архиепископа Серафима Соболева соединялись с именами Карташова, Киприана Керна и Флоровского. И, сравнивая их труды с текстами, которые тогда публиковались в ЖМП, да и в "Богословских трудах", мы чувствовали разницу, что привлекало, конечно, нашу сугубую симпатию к православию за рубежом. Я думаю, что реализм, очень полезный, хоть и весьма болезненно нам доставшийся, дано нам было приобрести в начале 1990-х годов, когда со стороны Русской Зарубежной Церкви были предприняты попытки создания параллельной юрисдикции, что совершалось не самыми здравомыслящими их представителями и с явной надеждой, что из этой искры возгорится пламя, из этого семени вырастет горчичное дерево... То, как это делалось, кто туда пошел, какие лозунги стали провозглашаться – все это, по моему убеждению, многим добавило необходимого церковного реализма. И для нас, и для представителей Зарубежной Церкви.

Расскажите, пожалуйста, как было принято известие о канонизации новомучеников, канонизации царской семьи осенью 1981 года?

Я ходил в храм (Ильи пророка Обыденного, как нам известно из других интервью – А.М.), в котором священники всегда молились о царственных страстотерпцах – и на панихидах, и на литургическом поминовении. Имена Николая, Александры, Алексия, Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии звучали в списках постоянно, и, начиная с какого-то момента, ты уже понимал, о ком идет речь. Вспоминая себя и своих сверстников в те годы и задаваясь вопросом, пережили ли мы тогда канонизацию новомучеников российских как свою, были ли солидарны с ней внутренне, я бы все-таки сказал, что нет. Прославление новомучеников Зарубежной Церковью мы не воспринимали как акт, достаточный для того, чтобы стали служить – царственным страстотерпцам или другим новомученикам – молебны, пусть даже и, так сказать, подпольно. Может быть, не на уровне богословской рефлексии, но на уровне сердечного церковного осознания, в нас жило понимание, что прославление новомучеников – это дело всей Русской Церкви. Конечно, скажу откровенно, представить тогда, в 1981 году, что на моем веку оно состоится, я не мог! Это казалось мне безумием, а рассуждают об этом какие-то прекраснодушные люди. "Дорогой Леонид Ильич", XXV съезд КПСС, Московские Олимпийские Игры – вот какова была окружающая действительность. Самое большое, на что мы могли надеяться, была некоторая возможная либерализация позиции власти по отношению к Церкви, по примеру Венгрии или Чехии, где, как нам казалось, религия находится в значительно менее стесненном положении, чем в Советском Союзе. На прославление святителя Игнатия и святителя Феофана как-то можно было в этом смысле надеяться – что и состоялось в 1988 году, а вот прославление новомучеников, врагов советской власти, которая сама называла их врагами, прославление царственных страстотерпцев казалось вовсе невозможным. "Не при нас это будет" – так мы считали. Поэтому, относясь к ним внутренне как к святым, несомненно понимая, что это мученики за Христа и за Церковь, мы не могли отмахнуться от церковной дисциплины и считать, что вот, если за рубежом прославили, то и мы им будет молиться. Такого не было – я говорю, подчеркну, о начале 1980-х годов, когда с дисциплиной было тверже, чем в более позднее время, после 1988-го.

Поскольку канонизация новомучеников в нашей стране уже совершилась в 2000 году, верно ли, что отношение Церкви к патриарху Сергию (Страгородскому) было главным камнем преткновения?

Да, в переговорах об объединении, основными проблемами были оценка церковного пути при приемниках патриарха Тихона, отношения с существующей властью и отношения с экуменическим движением. То были три главные темы переговоров.

Отношения с властью для представителей Зарубежной Церкви разъяснились после встречи президента, Владимира Владимировича Путина, с митрополитом Лавром и членами Синода Зарубежной Церкви. Тут им стало понятно, что речь не идет, ни в каком смысле, о наследниках советского атеистического тоталитаризма. Так что сейчас, как мне кажется, в Зарубежной Церкви относятся к нашему руководству и государственному строю России с большим пиететом и симпатией, чем иногда мы относимся. Из своего "прекрасного далёка" они, с одной стороны, смотрят несколько обобщенно, а с другой стороны, видят только какие-то "блоковые" моменты.

Проблематика экуменизма нашла свое отражение в согласованном документе, подписанном накануне объединения, и тут основную роль сыграло принятие Собором 2000-го года основных принципов отношения к инославию, в которых, на мой взгляд, были проставлены все точки над "i", и просто нужно было донести до наших зарубежных братьев, насколько значим этот документ, снимающий все их недоумения. Тут, кстати, стоит оговориться, что очень хорошо, что с их стороны вопросы и критика были. Потому что в плане экуменических практик наличие этой критики помогло избавиться от не самых правильных моментов в межконфессиональном общении, имевших место в 1960-е, 1970-е годы.

Что же касается отношения к личности патриарха Сергия, к тому бесконечно сложному и трудному выбору, перед которым стоял он и его единомысленники-иерархи, в конце 1920-х годов, то эти вопросы многократно, глубоко и серьезно обсуждались. Думаю, здесь большую роль сыграло заявление приснопамятного патриарха Алексия II, что в наше время "Церковь не считает себя связанной декларацией митрополита Сергия", ни в каком смысле. И что не расценивает ее как документ безошибочный и бесспорный, хотя и важный и, по сути, правильный в том историческом контексте. Мне кажется, тут обозначен, не дипломатически, а принципиально важный подход. С одной стороны, мы не можем не оценить основательности и выношенности позиции митрополита Сергия. С другой стороны, не должны считать его подход единственно возможным и правильным, видеть всю правду на его стороне и отказывать его оппонентам в глубине и основательности церковных подходов.

Второй и третий справа – прот. Максим Козлов и Александр Волков (ныне – диакон) среди духовенства и мирян РПЦЗ. Калифорния. 2004 год.

Вы принимали самое непосредственное участие в процессе примирения, расскажите, пожалуйста, об этом.

Скажу, чтоб не было преувеличений, что я принимал в нем участие абсолютно минимально. Лично для себя могу сказать, что я Бога благодарю, что в двух "шажках", в двух некоторых этапах этого объединения Господь даровал принять участие. Во-первых, это было пастырское совещание в декабре 2003 года в Наяке под Нью-Йорком ("пастырское совещание" в Зарубежной Церкви это как бы мини-собор, на который съезжается часть епископов и приходского духовенства, также и некоторые миряне). С нашей стороны в нем принимали участие архимандрит Тихон Шевкунов, протоиерей Георгий Митрофанов и я. Мы рассказывали о жизни нашей Церкви, говорили и о новомучениках, и о сегодняшнем дне жизни. Я освещал проблематику, связанную с отношением к инославию, с экуменизмом. Но, главное, мы впервые общались. Надо сказать, что в обсуждении докладов мы порой решительно полемизировали – еще имела место существенная поляризация взглядов. Иные представители Зарубежной Церкви были склонны видеть в нас или каких-то зомбированных личностей, или агентов КГБ в рясах, или странного рода коллаборционистов, но почти неделя общения, которая имела место, думаю, может, и немножко, но сыграла свою роль в том, как они стали смотреть на духовенство Московского Патриархата, уже отчетливо, не мифологизировано, а реально представляя позицию нашей Церкви по проблемам, которые нас тогда разделяли. Второй эпизод связан с приглашением на съезд зарубежной православной молодежи в июне 2004 года, о котором я уже упоминал, в Сан-Франциско. И там это также был прецедент, когда представители Московского Патриархата (а были там я, ныне дьякон, а тогда мирянин Александр Волков, и еще один наш прихожанин) на таком съезде общались, рассказывали, играли в волейбол, ежедневно молились на богослужении у мощей святителя Иоанна, жгли костер (прощальный) на берегу Тихого океана, ездили в Форт-Росс (первое поселение русских в Калифорнии) – много было хорошего общения. И там, стоит заметить, стало понятно, что у молодежи Русской Православной Церкви За Рубежом не только не вставали тогда вопросы, которые вставали у их пастырей по отношению к Московскому Патриархату, но у них был один вопрос: почему этого объединения до сих пор не состоялось? Именно тогда, а не на пастырском совещании, я понял, что есть надежда на объединение, что это произойдет при моей жизни. Никто не ожидал, что это будет так скоро, но живая надежда после этих встреч возникла.

Отец Максим, поделитесь, пожалуйста, своими мыслями о самых выдающихся деятелях Русской Зарубежной Церкви – митрополите Антонии Храповицком и святителе Иоанне Шанхайский (Максимовиче).

Митрополит Антоний – одна из самых ярких фигур жизни нашей Церкви первой половины ХХ столетия. Ярких и неоднозначных. Так, в его богословии попытка преодоления того, что он считал схоластической школьной традицией, и возвращения к святоотчесеким корням, очень важная по своему посылу, соединялась с крайностями и ошибками, которые он допускал и которые широко известны, к примеру, его учение об искуплении. Неоднозначной была и его церковно-педагогическая деятельность. С одной стороны, он был выдающимся ректором Московской Духовной Академии. С другой стороны, скажем так, его "передавливание" в сторону монашеского аскетизма по отношению к студентам академии не на всех сказывалось положительно и не все вспоминают его, в этом смысле с благодарностью. На жизненном пути отнюдь не всех студентов это отозвалось благом. То же можно сказать и о его церковно-политической деятельности за границей, в которой, на мой взгляд, несомненная твердая церковность соединялась с определенной пристрастностью и переносом личных симпатий и антипатий, до какой-то степени, на принятие решений в церковных делах. Впрочем, несомненно, человек этот был глыбище, и вынести, создать, организовать церковную жизнь за рубежом, придать ей упорядоченный, канонически-организованный характер, не дать этой жизни атомарно распасться на множество маленьких сообществ – это непреходящая заслуга митрополита Антония.

Совсем другой человек – святитель Иоанн Шанхайский, угодник Божий, никоим образом не политик, человек, который от юности своея пошел за Христом путем неординарным, даже до юродства доходившим у него в годы епископского служения. Человек, который возгрел в себе такой неиссякаемый дар Христовой любви-жалости к своей пастве, что удивительно согревало людей, в разных странах оказавшихся в эмиграции, от Китая до Франции и Калифорнии, всюду, где он проходил свое служение. Человек, который и для нас сейчас является – столь близким по времени и столь неопровержимым – свидетельством, что сила Божия в немощи совершается.

Патриарх Кирилл и митрополит Иларион в Храме Христа Спасителя на торжествах, посвященных пятилетию восстановления канонического единства Русской Православной Церкви

Как Вы считаете, есть ли чему поучится нам у наших братьев по вере за рубежом – и в плане церковной жизни, и в плане мировоззренческом?

Сказав о том, как мы шли к объединению, как преодолевалось в этом процессе то предубеждение Зарубежной Церкви по отношению к Московской Патриархии, что так мешало воссоединению, мы должны сказать и о том, как мы должны быть благодарны иерархам, священникам и мирянам Русской Православной Церкви Заграницей за то, что они сделали в минувшие десятилетия и в недавнее время, перед объединением. Сам по себе подвиг сохранения веры и религиозно-национальной традиции в условиях эмиграции на протяжении нескольких поколений – это уже подвиг исключительный! Главное здесь то, что не произошло ассимиляции с "цивилизованным миром", но сохранялось осознание православия как стержня того, что должно сохранить. Сейчас ведь многие из них не говорят по-русски, а поют – по церковно-славянски! Это может показаться странным консерватизмом, но душой понимаешь, что за этим стоит любовь и сознание важности церковной традиции, важности не отступать ни на йоту, по возможности, от церковного Предания.

В отношении приходской жизни нам тоже есть чему поучиться. Мы ведь приходим к необходимости создания реальных общин на приходах, и опыт такого существования, с ответственностью мирян за свой храм (которая сейчас отнюдь не всегда у нас имеет место: храм нередко воспринимается как место, где меня должны обслужить, куда я прихожу за решением только своих личных, пусть и духовного характера, проблем), опыт такого самосознания, и с ответственностью, и с пониманием своих прав на приходе – такой опыт, я думаю, будет становиться для нас все более и более важным.

Наконец, опыт существования в секулярном представительском государстве. По милости Божией, десятилетия тоталитаризма – позади, и надеюсь, мы к тому не вернемся. А вот существование в представительском государстве – это опыт, который мы пока только нара – батываем. В этом смысле нам стоит обратить внимание нато, чего достигла Русская Церковь Заграницей, которая сумела сохранить религиозную автомномию, не пойти на компромиссы, а с другой стороны вписаться в общественно-политические, юридические реалии представительского государства. И этот опыт может быть для нас очень важным.