Москва, спаленная пожаром...

ПОСЛЕ СРАЖЕНИЯ при Бородино русская армия отступила к деревне Нара, откуда главнокомандующий армиями генерал-фельдмаршал князь Михаил Кутузов 29 августа доносил царю Александру об итогах сражения и ближайших своих намерениях: "Баталия, 26 числа бывшая, была самая кровопролитная из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель тогда ретировался в ту позицию, в которой пришёл нас атаковать; но чрезвычайная потеря с нашей стороны, сделанная особливо тем, что переранены самые нужные генералы, принудила меня отступить по Московской дороге. Сего дня нахожусь в деревне Наре и должен отступить ещё навстречу к войскам, идущим ко мне навстречу на подкрепление. Пленные сказывают, что неприятельская потеря чрезвычайно велика и что общее мнение во французской армии, что они потеряли ранеными и убитыми 40 тысяч человек. Кроме дивизионного генерала Бон-Ами, который взят в плен, есть и другие убитые, между прочим, Давуст... "

Когда Кутузов писал это донесение, он ещё не знал точно, будет ли через несколько дней сдана Москва без боя или за неё разгорится жестокий смертный бой. Кутузов лишь подчёркивал, что армия понесла в Бородинской битве потери в живой силе чрезвычайные, переранены самые нужные генералы. Драться за Москву или оставить её на милость неприятелю, было решено точно 1 сентября в избе крестьянина Савостьянова в Филях. На военном совете Кутузов подвёл черту, решив оставить Москву: "С потерей Москвы не потеряна ещё Россия, доколе сохранена будет армия".

ВТОРОГО сентября, никем не встречаемый, Наполеон вошёл в древнюю русскую столицу, поселился в Кремле. Французские войска едва успели наполнить Москву, как город охватил пожар. Поначалу никто ничего не мог понять: многие французы полагали, что это по неосторожности они сами устроили пожар, многие русские решили то же самое: враг решил сжечь русскую святыню.

Поначалу даже не все поняли, какую опасность таит для французов этот пожар. А когда незваные гости разобрались, когда бросились тушить объятую пламенем Москву, было уже поздно. Огонь пожирал весь город, гудел так, что бесполезно было к нему подступаться, да и нечем было тушить, оставалось только ждать, пока пожар сам не утихнет, и наблюдать, как огонь пожирает дома, конюшни, продовольственные и наполненные вещами склады, фураж... И, наблюдая, с ужасом понимать, что город, после того как пламя уляжется, станет нежилым в преддверии зимы, станет пепелищем, а сама Москва, если не случится чудо, если Наполеон не найдёт выхода, станет смертельной ловушкой для французского воинства. И выбраться из этой ловушки будет очень непросто.

Ведущая парижская газета "Монтиер" (а следом за ней все европейские газеты) 14 октября в 22-м бюллетене Великой армии сообщала о московском пожаре вот что:

"С большим трудом, но можно бы ещё поверить, что поджог Москвы явился порывом отчаянья от невозможности остановить наступление французской армии и что русские именно поэтому вынуждены были это сделать, оставляя свою столицу. Эта мысль о поджоге с отчаянья казалась настолько естественной, что многие люди поверили в неё, и хотя и не смогли оправдать поведения генерал-губернатора Ростопчина, но это хоть немного сгладило у них впечатление от той ужасной картины и того ужаса, что те самые руки, которые должны были защищать город от неприятеля, бросили город в объятья пламени.

Сейчас же уверенно можно говорить о том, что этот самый пожар был спланирован заранее и что опустошение города было тщательно просчитано. Таким образом, чувства, которые можно выразить по этому поводу, – удивление и досада. Никогда ещё мы не сталкивались с тем, что так хладнокровно спланировано было опустошение столицы. Помощники Ростопчина, а именно пять тысяч бандитов, которых он выпустил из тюрем, передавали друг другу из рук в руки факелы и разносили их по всем кварталам города, чтобы всюду разжечь огонь. Для того чтобы огонь разносился с огромной скоростью, поджигатели наблюдали, с какой стороны дул ветер, и поджигали так, чтобы огонь с помощью ветра тут же перекидывался на соседние здания. В большинстве домов были найдены пакля, смоченная смолой и дёгтем, а также сера, которая была подложена под деревянные лестницы, в каретники, в конюшни, другие надворные постройки. Для того чтобы вызвать огонь с наружной стороны домов, были использованы снопы соломы и стянутые верёвками стога сена, равно как и пушечные фитили.

Наши солдаты нашли также пожарные ракеты, которые были изготовлены с такой тщательностью, что стоило их раз зажечь, погасить уже было невозможно. Наши солдаты даже принесли с собой образцы таких ракет, которые поджигатели не успели использовать. Все эти факты объясняют, каким образом пламя могло охватить изнутри закрытые здания и жилые дома, в которых никто не проживал. Великолепное здание банка выгорело почти дотла, и можно было видеть только остатки железных дверей, за которыми всё подчистую выгорело. Но что кажется совершенно невероятным и неправдоподобным – это то, что французы, желая остановить пожар, не смогли найти ни одного подходящего предмета, пригодного для тушения пожара. Пожарные сами вынуждены были покинуть этот несчастный город, который был приговорён с хладнокровием к разрушению. И такое хладнокровие возмущает человечество".

Замечу, что русские газеты о том, кто же всё-таки устроил пожар в Москве, ни словом не обмолвились ни сразу, ни потом. Никто из русских заслуживающих доверия лиц ни в войну 1812 года, ни после её окончания по этому поводу не делал никаких заявлений. Московский пожар русскими официальными кругами в 1812 году и позднее был оставлен без комментариев.

БЕССИЛЬНАЯ что-то изменить, французская газета обрушилась на губернатора Москвы Ростопчина. Ни имя генерал-фельдмаршала Кутузова, ни имя царя Александра I не мелькало в газетах так часто, как имя губернатора Ростопчина, допустившего такое "злодеяние" по отношению к вверенному ему городу. Его обвиняли во всех грехах, ему отказывали в праве называться цивилизованным человеком.

Во дворе дома Ростопчина в те дни был найден труп, что во время ведения боевых действий и спешного отступления было, в общем-то, не так и удивительно. Но "Монтиер", а следом и другие европейские издания клеймили позором Ростопчина: что это за губернатор и что от него другого можно ожидать, кроме как поджогов да убийств, если даже в его дворе валяются неубранные мёртвые тела?

Понимая, что читатель быстро сообразит, что Москва, опустошенная огнем, стала еще и городом без жилья, без одежды, без продовольствия и корма коням, "Монтиер" спешила успокоить парижан, всех жителей Франции и Европы:

"Москва, 3 октября. Его Величество император (Наполеон) продвигается вперёд. Состояние его здоровья отменное. Положение армии улучшается день ото дня. Пока сложно сказать, сколько будет найдено в подвалах провизии, которую не тронул огонь. Некоторое время назад из столицы были посланы подводы за провиантом, и сейчас они постепенно возвращаются на главную квартиру. Эти подводы были посланы за тем, чтобы удовлетворить потребности любого вида. И для того чтобы придать уверенности солдатам, которые иначе могли бы терпеть лишения. В этой стране великолепно понимают, как защититься от холодов. Наши бравые солдаты, которые уже побывали в своей первой кампании в Польше, приняли во внимание эту национальную привычку тепло одеваться и даже улучшили всё это. Жители Москвы, с которыми, кстати, обходятся с большой человечностью, постепенно отходят от тех мечтаний, которые они получают через прокламации и фальшивые и иллюзорные обещания, которые им даёт их шеф (Ростопчин). Они снова спокойно занимаются своими делами и думают лишь о том, как бы им пережить все обрушившиеся на них беды".

"Монтиер" только "забывала" сообщить, что Наполеон в это время отчаянно искал мира во что бы то ни стало и слал гонцов к Кутузову и в Петербург к царю Александру с предложениями о перемирии. Газета не писала и о том, что выезжавшие из голодной, холодной Москвы в окрестные ближние и дальние городки и сёла усиленные отряды французов натыкались на отчаянное сопротивление вооружившихся топорами, вилами, рогатинами, ружьями крестьян, которые ничего не хотели давать врагу. Не сообщалось и о мобильных эскадронах гусар, охотившихся на рыскавшего в поисках продуктов и тёплой одежды неприятеля. Французы несли большие потери, нередко привозили крохи необходимого или не возвращались совсем.

Умалчивала "Монтиер" и о том, что французский император сидел мрачнее тучи в Кремле и лихорадочно думал, как выпутаться из отчаянного положения, и не находил другого выхода, кроме как покинуть Москву. Ему предлагали отступить к Смоленску, соединиться с подкреплением и расположиться на зиму на зимних квартирах в Польше и Литве, перезимовать там. А маршал Дарю предлагал забить всех лошадей, мясо посолить и с таким продовольствием продержаться в Москве до весны... Всё отвергалось как невозможное, неразумное.

ВОЙДЯ в Москву, Наполеон оказался в плачевном положении. Пожар, устроенный русскими людьми 3 сентября, уничтожил за трое суток три четверти домов, запасы дров, сена. Большая часть церквей была разрушена или разграблена. Французы бедствовали в Москве. У костров, сложенных из дорогой мебели, картин, книг, икон, кипели котлы, в которых варилась конина. На улицах валялись головы сахара и мешки кофе, а хлеба не было. Приближение зимы в обгорелой Москве пугало Наполеона. Его предложение о мире Александру и Кутузову оставалось без ответа, угрозы пойти войной на Петербург не действовали.

Партизаны навели на французов такой ужас, что они решались выезжать за город на добычу корма лошадям и съестных припасов только под прикрытием сильных отрядов, но и отряды разбивали. К концу сентября положение сложилось такое, что голодная и больная армия должна была либо погибнуть в Москве, либо покинуть её. В бессильной злобе Наполеон, решая покинуть Москву, отдал приказ взорвать Кремль и уцелевшие от пожара здания. Это было поручено маршалу Мортье.

Буквально за час перед тем как покинуть Кремль, Наполеон писал в Вильно герцогу Бассону: "С выступлением армии в поход завтра я решу взорвать Кремль".

Кремль, как знать, может, и был бы взорван полностью. Но поражение маршала Мюрата под Тарутиным заставило спешить с оставлением города. Оставшийся в Москве с небольшим отрядом маршал Мюрат в ночь на 12 октября, отойдя от Кремля, дал сигнал его взрывать. Взрывы повредили Кремль, но незначительно: разрушена была часть арсенала, взлетела на воздух Угольная, называемая также Водовозной, башня, пострадала южная стена Кремля с тремя башнями. Колокольня Ивана Великого треснула от верху до низу, зашаталась, но устояла... Все строения на территории Кремля уцелели. Осталось загадкой, то ли хлынувший дождь залил 60 пороховых бочек, то ли маршал Мортье пожалел Кремль, применив негодный порох.

Итак, 11 октября французы ушли из Москвы, сам Наполеон выехал из Кремля ещё 7 октября. Началось знаменитое отступление Великой армии. Под Малоярославцем, Вязьмой, Смоленском было истреблено столько наполеоновских вояк, что от Великой армии остались жалкие остатки и она практически перестала существовать. Холод и снежные вьюги доделывали своё, в ночь замерзало по 300 человек.

Сам Наполеон только из-за оплошности адмирала Чичагова при переправе через Березину избежал плена. Не доезжая до Вильно, Наполеон бросил остатки своей армии и поспешил в Париж. Об этом "Монтиер" и другие французские газеты и газеты стран, воевавших на стороне Бонапарта, сообщили не сразу. Написали они о местонахождении императора только после прибытия его в Париж...