Иконописец Владимир Сидельников: "Некрасивых икон не бывает"

Расписывать храмы Владимир Сидельников начал 30 лет назад. До этого был светским художником, участвовал в выставках, его картины хранятся во многих российских и зарубежных коллекциях. Сегодня он – один из самых опытных и авторитетных иконописцев. Работал в храмах Витебска, Полоцка, Калининграда, Белгородской области, Москвы и Подмосковья. Мы попросили его рассказать о себе и ответить на вопросы наших читателей.

Учился в Третьяковке

Родился я в Уфе. Отец – фронтовик, "ветеран особого риска". После окончания художественного училища я поехал в Москву, в Суриковский институт, но, посмотрев мои работы, к экзаменам меня не допустили. Преподаватель сказал: "Тебе здесь нечему учиться". Советское искусство наводило на меня тоску. Я стремился к настоящей живописи, к старым мастерам

Устроился в столице дворником. Три года учился самостоятельно, в Третьяковской галерее: копировал русских художников. Стал участвовать в выставках, но без энтузиазма, официальным путем идти не хотелось.

Для "разминки" писал виды Москвы, которую очень любил. Эти этюды хорошо "шли" в салоне, доступ в который нужно было заслужить. Иногда продавал иностранцам. Одну картину купил атташе США, но у него не хватило денег. Сказал, что отдаст позже, но, видимо, забыл.

Писал и быстрые портреты-этюды, иногда на заказ. Пытался работать в архитектуре. Выполнял росписи, витражи, рельефы на фасадах и в интерьерах. Партизанским способом, минуя худсоветы. А на худсоветах слышал: "Так никто не делает, сделайте как надо". Те замыслы, которые у меня были в эскизах, никуда не шли, и я их никому не показывал.

Взгляд Саваофа

В 1981 году наступил духовный кризис. Не хотелось жить, уже и искусство стало безразличным. Решил ехать в Ферапонтово. Но сначала в Ярославль, где реставрировали Спасо-Преображенский собор. Походил по лесам, поднялся в купол – а там мощное изображение Саваофа. Такие глаза, такая сила... Оттуда отправился в Вологодскую область, туда, где фрески Дионисия. Смотрел на них и думал: "Боже, какая красота!" Но эта красота была для меня не доступна. Я видел всё словно из какого-то подвала...

Там же, в Вологде пришел в храм и обратился к священнику. Он благословил креститься и направил меня в Москву, в храм Илии Обыденного. Там я и крестился. Стал регулярно ходить в церковь. Читал святых отцов. Освоил церковнославянский.

Моя мастерская была напротив музея Андрея Рублева в Спасо-Андрониковом монастыре. Часто и подолгу смотрел я на иконы, учился. Копировать в музее не разрешалось. Дома стал писать по репродукциям. Вскоре получил первый заказ: образы евангелистов в сельском храме Белгородской области. Высота каждой фрески – 4,5 метра. Работал два месяца. Одновременно участвовал в богослужениях, читал и пел на клиросе.

Живопись не бросал, но на нее оставалось все меньше времени.

Парижские соблазны

В 1989 году появилась возможность поехать к друзьям в Париж. Мой приятель был личным фотографом будущего президента Ширака. В первый же день меня пригласили на великосветский прием в каком-то дворце по случаю открытия выставки русского костюма. Меня кое-как приодели, успел купить новые брюки, а пиджак пришлось взять взаймы. Там лакеи в белых перчатках, дамы с бриллиантами. Разносят дорогие вина. Мне советуют: "Попробуй шампанское, настоящее, нигде такого не попьешь!" Но ничего не хотелось. Меня громко представили: "Вот прекрасный портретист из России!" – "О, мы закажем вам портрет!", – сказала дама в роскошном меховом манто, думая, что я обрадуюсь, и представила своего спутника: "Это мой личный ювелир!" Стараюсь улыбаться, а у самого мысли: "Зачем всё это?"

Спросили про мои планы. "Поживу тут немного, поработаю и поеду обратно". Вокруг – изумление: "Как? В Россию?!" – "Конечно. Русский художник должен жить в России". Все словно отшатнулись. Думали, что я хочу остаться в Париже, стать "художником-диссидентом"...

Из Москвы я взял с собой десять своих картин. Больше не разрешали. Часть продал, часть раздарил. Пару этюдов выставили на аукцион и тут же продали. Тогда была волна интереса к русскому искусству. Написал и там несколько этюдов. Один, с видом мэрии, французы попросили для подарка мэру столицы – Жаку Шираку.

В Париже встретился со своей старой знакомой, итальянкой, быстро, часа за два, сделал ее портрет. Один бизнесмен увидел это и предложил мне сделку: "Отвожу тебя к заказчику, ты за два часа пишешь его портрет и получаешь от меня 2000 франков". Это была очень приличная сумма. Но я представил, как меня возят к каким-то людям, как я работаю на кого-то за деньги... И отказался.

"Земля еси и в землю отыдеши"

Всегда ощущал себя "глиной". Часто задавался вопросом: для чего я пришел в мир? Рисовать дамочек, кошечек? Кому достаточно, тот пусть рисует, пусть раскрывается в том, в чём может. Но я всегда ощущал, что призван к большему. Это не самомнение. Это вообще не связано со способностями. Знаю, на меня порой смотрят с усмешкой, как на чудака. Но мерить жизнь деньгами, – разве это не странно? Ведь мне уже седьмой десяток. Что впереди? Болезни, кончина. И никакие деньги не помогут. Разве что дадут лекарства подороже, уложат помягче, похоронят пышнее... Но какая разница?

Иногда спрашивают, случались ли чудеса с моими иконами. Не знаю, мне об этом не говорили. Но, думаю, не так важно, источает ли икона масло или миро. Есть другое чудо. Одна женщина в храме, где я делал иконостас, сказала: "Глядя на эти иконы, я испытываю священный трепет". Она во время службы стоит на клиросе, недалеко от образа Спасителя. И дело тут, конечно, не в моей иконе, а во внутреннем состоянии человека. Чудо – когда образ поднимает душу к Богу.

Ответы на вопросы читателей

1. Почему такие цены?

– В Москве цена на писаную икону, даже небольшую, от 15 тысяч рублей. Почему так дорого?

– Иконы всегда стоили недешево. Штучный товар, от начала до конца – ручная работа. Специальная доска, краски. Чтобы сделать небольшую икону, нужно трудиться минимум неделю, с утра до вечера. А цена – это не только доход мастера, но и пожертвование на церковь. Мастер обычно получает около половины суммы.

– Краски для икон делаются как сотни лет назад – на яичном желтке? Или появились новые технологии?

– По-разному. Я, как и другие "старики", стараюсь придерживаться старого. Многие используют синтетические краски, акриловые, покрывают икону не олифой, а масляным лаком. Происходит сочетание старого и нового. Я и сам подумываю, не начать ли работать акрилом. Это не ухудшение, не компромисс, а поиск разных возможностей.

– Кого можно назвать в числе наиболее значительных современных иконописцев?

– Молодых знаю мало. Могу назвать наиболее опытных, которые начинали в конце 70-х-начале 80-х годов: архимандрит Зинон, Александр Лавданский, Александр Соколов, Алексей Вронский... Очень разные мастера, у каждого свой путь, свой взгляд.

2. Может ли неверующий написать икону?

– Должна ли икона быть красивой?

– Должна. Некрасивых икон не бывает. Если она правильно выполнена, канонична – она красива.

– Сегодня иконы может писать и неверующий, ради заработка...

– Если художник не верующий, его работа не будет иконой.

– А если такую поделку принесут в храм, чтобы освятить, как батюшка определит?

– Смотря какой батюшка. Когда в 80-е годы я расписывал храм в Витебске, был случай: молодой художник, не верующий, написал изображение святой Ефросиньи Полоцкой, чтобы отправить его в Австралию, и принес к нам освящать. Священник посмотрел и направил его ко мне. Я говорю: это картина, а не икона. "Как?!" Объясняю: это стилизованное изображение, произведение искусства, но – не икона. Так и отправилась она в Австралию без освящения.

– Приходилось ли вам подчиняться заказчику – расписывать храм не так, как вы хотите?

– Нет. Если заказчик настаивает на ошибочном, на мой взгляд, решении, то обычно у нас всё разлаживается, и он находит другого исполнителя.

– А если заказчик – священник, может, лучше проявить послушание?

– Послушание к этому не имеет отношения. Если иконописец не нарушает церковных правил, то никто не может его обязать что-то делать против его воли.

– Вы пишете иконы для себя?

– Раньше на это было время. Например, в год канонизации Андрея Рублева я написал его образ. Писал для себя, но читаю молитвенное правило, а в голове мысль: отнеси в Андроников монастырь. Пошел, отнёс настоятелю Спасского собора в Андрониковом – отцу Вячеславу. С тех пор она у них висит в алтаре над жертвенником.

– Дома вы молитесь на собственные иконы?

– Нет, дома только репродукции. Кто-то что-то подарил... А писаных нет. Как говорится, сапожник без сапог.

3. Хороши ли подделки под старину?

– Что сегодня представляет угрозу для иконописи?

– Превращение иконы в товар, в выгодную продукцию. Иконописание – служение, а не средство для заработка.

– Есть технология изготовления икон под старину. Вы эти занимаетесь?

– Боже упаси. Это коммерция, причем безобразная. Фактически это подделка, фальсификация.

– Но искусственно состаренные иконы не выдают за старинные. Честно предупреждают: такой метод. Как в бутиках иногда продают специально потертую одежду, особый шик...

– Да, любыми средствами хотят привлечь заказчика. Заказчику хочется иметь икону под старину, но не хочется тратить деньги на что-то действительно старинное, подлинное. Что ж, пусть имеет не подлинное, это его личный выбор.

– В Казанском соборе Петербурга находится копия картины Рембрандта "Снятие с креста". Поразительная работа, смотришь – и хочется молиться. Означает ли это, что картина может возводить к Богу, то есть одновременно быть иконой?

– Она, вероятно, может в некоторых ситуациях играть роль иконы. Но иконой никогда не станет. Язык Церкви – канонический, он сформирован молитвой и богослужением. А Рембрандт – гений протестантизма. У него всё – земное. Земное он великолепно показывает, через его земное всегда светится небесное. Взять его портреты – там вся жизнь человека, вся судьба, и на этом лежит отблеск небесного света. Но это не дает основания считать его изображения иконами.