Спиливание крестов – вслед за другими актами вандализма – продемонстрировала простую истину, которую многие из нас долгое время не понимали. Необходимость полиции и совершеннейшую уместность для христианина к ней обращаться.
Приходя в Церковь, человек неизбежно приходит со своим культурным багажом – привычками и представлениями о мире, характерными для его социальной среды. Мы можем подхихикивать над коммунистическими функционерами, которые, сделавшись ревностными православными, демонстрируют совершенно узнаваемый стиль мышления. Но то же самое происходит и с нами.
Бывший функционер верит в патерналистское государство, которое должно строить всех в колонну по четыре, для их же блага, обращенный из интеллигентов верит в то, то контакты с государством надо сводить к минимуму.
Особенно такого человека удручает мысль о том, что государство может преследовать кого-то в наших интересах и от нашего имени. Преследование кощунства само по себе кажется кощунством.
Верующий интеллигент глубоко страдает, когда неверующие критики выговаривают ему за то, что Церковь не следует "возвышенному учению Христа". Не подставляет другую щеку и вообще вместо того, чтобы благословлять обижающих, вызывает полицию. Мы все хотим сиять евангельским светом, а вызывать полицию, чтобы она увела наших обидчиков в наручниках – это как-то не сияет.
Что же, нам стоит немного поговорить о Возвышенном Учении и о том, как оно соотносится с вызыванием полиции. Евангельская мораль – как и мораль вообще – говорит о том, как я должен поступать, это требование, обращенное ко мне. Я должен прощать моих обидчиков.
В ходе споров последних месяцев мораль – это всегда требование, обращенное к другим – как будто в Евангелии ничего не написано о том, что должен я; в нем написано о том, что должны мне они. Если Вы нанесли мне тяжкое оскорбление, а я Вас великодушно простил, меня пора канонизировать; если это я нанес Вам оскорбление, а потом стал в позу и говорю: "Вы обязаны меня простить!" – меня канонизировать несколько рано.
Меня тем более рано канонизировать, если я оскорбил Вашу жену или мать, а потом заявляю, что Вы обязаны меня простить – обязаны, нечего тут! Потому что постулировать, что заповедь обязывает Вас предавать интересы третьих лиц, которые от Вас зависят – значит придавать ей чрезвычайно спорное толкование.
Представьте себе, что хулиганы вломились в баптистский молельный дом, что они время от времени и делают. Если я (не будучи баптистом) стану горько упрекать баптистов за вызов полиции (которую они вызывают, и, по-моему, имеют полное право), говоря – "вы же называетесь христианами, Вы не должны звать полицию!", я боюсь, что это не найдет понимания ни у кого, кроме, собственно, хулиганов.
Почему? Потому что я стою снаружи баптисткой общины и требую от нее, чтобы она отказалась от своих законных прав на защиту со стороны государства. Я тут отнюдь не исполняю евангельской заповеди, но пытаюсь поразить в правах других людей и поощрить хулиганов, которые им досаждают. Боюсь, что это будет этически довольно ясная ситуация.
Но другие православные – это тоже другие люди. Если я раздам имущество мое – я близок к святости; если я раздам имущество других православных людей – я близок к чему-то совсем другому. Точно также, я близок к святости, если кротко сношу оскорбления, наносимые мне; но вот сносить оскорбления, наносимые другим – это большой святости не нужно, у нас всех это отлично получается. Мы все с самой дивной кротостью и долготерпением сносим чужие обиды.
Уступать свои законные права и интересы я волен, и возможно, сделав это, приближусь к святости; уступать законные права и интересы других людей – нет. Тут уместен разговор о том, какие умеренные и благоразумные меры помогут нам эти интересы защитить и как не превысить меру необходимости – но как-то защищать других людей надо.
Если я живу в келье, а куражащиеся хулиганы в ней нагадили – я могу это претерпеть и тем больший обрести венец; если те же хулиганы нагадили в квартире, которую я разделяю с семьей или еще какими-то людьми, которых Промысл вверил моему попечению, я обязан принять меры к их защите и обузданию безобразников.
Отказываясь исполнять мои обязанности, я как раз никаких венцов не обрету. Если я, к тому же, являюсь начальствующим – то есть, занимаю пост, который обязывает меня заботиться о большом числе других людей – я тем более не могу приносить их законные права и интересы в жертву моим представлениям о моем личном совершенстве.
Христианин должен испытывать отвращение к насилию. Когда кого-то уводит полиция, нас это огорчает – да и должно огорчать. Но мы должны отдавать себе отчет, что необуздание безобразников ведет к умножению насилия. Людей, способных кротко сносить тяжкие оскорбления, наносимые их Родине и Церкви, которую они почитают своей, немного.
Это либо совсем уж святые люди, кротость которых не может поколебать совсем уже ничто, либо совсем дурные, "в чьем сердце минул последний стыд и все осквернено".
Большинство людей не относится ни к тем, ни к другим; актуальный художник, который плюет в лицо человеку, сильно рискует получить по зубам. Он рискует еще более сильно, если плюет в лицо кому-то, кого этот человек любит, ценит, и считает себя обязанным защищать – его матери, жене или ребенку.
Государство часто называют "аппаратом организованного насилия", и это верно. Не менее верно, что это аппарат минимизации насилия – полиция, которая хватает безобразника и тащит его в кутузку, суд, который назначает ему наказание, предотвращает вещи намного худшие, которые происходят, когда провокаторам удается вызвать насилие, никакими законами не стесняемое.
Поэтому и в Писании, и в Предании мы находим высокую оценку государства, которое поддерживает мир и порядок. Звать полицию, апеллировать к прокурору – отнюдь не является чем-то неправильным с точки зрения Евангелия.
И священноначалие, которое не стало мешать государству выполнять его долг по известному делу, было право с самого начала. А люди, которые его критиковали – были неправы. Большинство из них заблуждалось совершенно искренне, но заблуждалось. Давайте это признаем.
По материалам источников: Православие и мир
