Читаю недавно сборник статей, посвященный Крещению Руси, и набредаю на следующий текст. Вынужденно беру для начала абзац – текст одолевается, как подъем в гору. Автор – митрополит Анастасий (Грибановский).
"Лютое татарское иго впервые помрачило этот спасительный светоч, и частью исказило самый духовный облик русского человека. Но священный огонь, возжженный св. Владимиром, не угас в эти мрачные годы и не переставал согревать и озарять изнутри русское сердце до тех пор, пока не вспыхнул с новой ослепительною силою в народившейся после возрождения России и падения Византии идее третьего Рима, в которой Русь представлялась уже единственным христианским царством на Земле, сохранившим неповрежденную чистоту веры и благочестия, которое не будет иметь себе преемника, пока не откроется вечное царство Христово" Прочитав такое, невольно вытрешь пот со лба. Как выспренне, и как тяжеловесно! Сплошной набор фраз сколь позолоченных, столь и избитых, не позволяющих читателю думать, но усыпляющих его. Именно из-за докладов, написанных подобным образом, обычно на конференциях люди спят и сладким храпом веселят сидящих в зале, раздражая докладчиков. Сами же конференции из-за подобных "программных речей" превращаются в смесь казенной обязаловки и фестиваля абсурда. * Но, вернемся к слову. Все оно, как конструктор, состоит из готовых словесных элементов, скорее – деталей, и поражает безжизненной деланностью. "Священный огонь не угас в мрачные годы". Затем "вспыхнул с ослепительною силой" и Русь "представилась единственным христианским царством", в котором "не повреждены ни чистота веры, ни благочестие". А ранее: вера для Владимира стала "источником света, озарившим его сердце". Православие "оплодотворило духовные корни народной жизни и не переставало питать сии корни благодатными струями". В душе крещеного Владимиром народа "зажглась неутолимая жажда гармонии и благообразия". И так далее, и тому подобное. Если "жажда", то непременно "неутолимая". Если "стремления", то конечно – "заветные". Если "исторический горизонт", то на нем – "мрачные тучи", доколе "новым светом не вспыхнет путеводная звезда". И "ветры, чуждые нашим историческим национальным преданиям веют в прорубленное Петром окно". Ветры веют в прорубленное окно... Обозрев таким образом историю Руси от купели до революции, владыка пишет: "Погрузившись в живительные воспоминания нашей древней истории, как бы во вторую купель крещения, мы обновились духом и снова познали сами себя". Вот уж, воистину. Это яркий образец того, как говорить больше никогда нельзя. Ни одно слово не взято из самой жизни, соответственно – ни одно слово простому человеку не понятно и отклика в душе не рождает. А если и рождает, то нечто подобное бабскому умилению барыни-самодурши, плачущей от славянского "аще убо". Между тем, именно так многие до днесь и говорят. Этакие словеса мнят православными быти и, как результат, разоряют то малое, не ими собранное стадо, которое по старинке посещает наши богослужения. * Удивительно, но митр. Анастасий не с ног до головы одет в казенщину. Это человек, чьи дневники меня, к примеру, однажды поразили и заставили думать. Вот выдержка из тех дневников: "Классическая древность, доведшая красноречие до высших степеней совершенства, завещала нам следующие три основных правила ораторского искусства. 1. Оратор должен иметь своей задачей docere, delectare, movere, т. е. учить, услаждать и трогать или приводить в движение, т. е. одновременно действовать на все три главных способности человеческой души – ум, чувство и волю. 2. Nemo orator, nisi vir bonus (Квинтилиан), другими словами безнравственный человек не может стать истинным оратором. 3. Речь оратора должна отличаться такою прозрачною ясностью, чтобы он не только мог быть понятым, но чтобы его нельзя было не понять" Чудные слова. И таких россыпей по всему пространству "размышлений с самим собой" (так озаглавлена книга) у владыки не счесть. На всем протяжении ее видно, что автор думал, медленно листал станицы чужих книг, прислушивался к сердцу, отмечал наиболее важное. Возникает вопрос: где вся эта мудрость и проницательность в официальных речах? Неужели люди, слушающие официальные речи, заранее обречены не на сочные травы, а на жевание силоса, как нелюбимое стадо. И вообще, отчего это люди, искренние с самими собой, в дневниках и переписке, становятся невыносимо фальшивы и казенны в официальных речах? Говорящий штампами не может не мыслить штампами. А мыслящий штампами не может никого ни увлечь, ни зажечь, ни тронуть и привести в движение, как это отмечал упомянутый Квинтилиан. Так отчего же официальные и программные речи умных и образованных людей создают впечатление написанных под копирку? Это что у нас вера такая? Друг с другом – по душам да от сердца к сердцу искры высекать мы можем, а если с трибуны, то сразу "темные силы нас злобно гнетут", и "в бой роковой мы вступили с врагами", и так далее. Не скажем просто, что "в драку влезли и по морде получили-дали", а именно "в бой роковой ...". Что за фальшь пропитала нашу жизнь и привычно обозвалась "православной традицией"? Митр. Анастасий возглавил Церковь-беженку. Но он унес с собой в сознании не только высокое и рафинированное образование, но и фальшивую публичную риторику синодальной поры, обреченной на Родине на слом. И за спиной у него осталась в покинутой стране та же риторика, только уже воспринятая коммунистами и лишенная поэтому призывания святых имен и цитирования Библии. Но стиль одинаков. Возвышен, криклив, патетичен, от жизни конкретной оторван. "Братство", "равенство", "высокие порывы" и "героический труд". Все те же "светлые дали" и "свинцовые тучи", только по иному поводу. И "призрак бродит по Европе", и "акулы мирового империализма разевают пасть на юную деву рабочей республики". И конечно же "вихри враждебные веют над нами". И только в дневниках, в тишине и в уединении привычно выговаривала себя во всех мирах живая душа, стиснутая рамками удушающих условностей. Стиснутая вне Церкви, стиснутая и внутри ее. Ну не в тюрьме ли мы? * В одной из статей я как-то касался темы, "подброшенной" Бердяевым. Это тема свободы. Тяготясь рамками жизни социальной (всегда более-менее рабской) человек русский стремится к анархизму или святости. И то и другое – выход за рамки. Лучшие люди монашествуют или даже странничают, что выше монашества. Худшие – бандитствуют, плюя на все, что свято для обывателя. Таков их каприз. А власть в лице коммунистов, сочетала долго милую народу простоту и аскетизм с таким же милым бандитством "ради малых сих". Робин Гуд ведь вместе с казаками или "армией" Пугачева ведь не более, чем разбойники, но разбойники идейные и оттого темному народу милые. Поэтому коммунисты и во власти (пока не зажирели) задержались надолго, олицетворяя бытовую простоту и мировое злодейство на благо трудового человека во вселенной. Власть, бандиты и монахи. Три особые категории людей на Руси. И у всех, заметьте, особый язык. У блатных – феня. У власти – мыльные пузыри и специфическая газетно-брифинговая риторика, утаивающая истинное состояние дел. Ну и у церковных людей – свой язык, со всеми "аще убо" и патетикой о "темных тучах на горизонте", которые рассеиваются от "светлых речей добродетельного и подвизающегося мужа". Но пусть блатные ворчат и мурчат по-своему. Это не нашего ума дело. Пусть и политики скрывают свои мысли за привычной фразой. Но Церкви необходимо переводить свои проповеди с русского на русский, с отжившего свое зализанного языка отчетов и рапортов на язык нормальных людей, у которых внутри – сердце, а не "пламенный мотор". Нужно учиться говорить с паствой на понятном языке. Для этого нужно жить жизнью, более-менее сочетаемой с народной. И нужно, имея в душе нечто из единого на потребу, искать слова для адекватной передачи этого опыта окружающим людям. Нужно знать, как говорить надо и как говорить нельзя. Первая цель достигается серьезным поиском. А для второй цели стоит только раскрыть наугад сборники высоких речей, сказанных в веках минувших. Стоит выучить наизусть нечто из этих речей и без адаптации произнести перед паствой. Неприятный эффект (недоумение слушателей, стыд оратора) научит проповедника никогда более не говорить с людьми заученным языком ушедших эпох и неуместных торжественных излияний, до которых мы не доросли, и вряд ли дорастем. Проповедовать постоянно, проповедовать просто по слогу и честно по смыслу, расти самому, чтобы слушающие росли вслед за тобой – такова задача священного сословия. И не зря покойный Шмеман любил дневники. Кроме дневников у нас и любить нечего. Не любить же, право, официальные отчеты и прочую макулатуру! Наша насквозь лживая эпоха только в сокровенном и сказанном шепотом способна удивить проницательностью и искренностью. А все громкое в нашей эпохе рискует оглушать барабанные перепонки и вовсе не трогать сердце. Да, господа. Да, братья и сестры. Да, отцы-пустынники и отцы-протоиереи. Да, владыки и святители. Да, да, к сожалению, да.
Источник: Радонеж
