Зачем соловью аплодисменты

В одной школе второклассники недавно писали сочинение на тему "Хочу ли я стать взрослым". И двадцать человек из двадцати двух однозначно заявили: нет, не хочу. Что хорошего в этой взрослой жизни? Взрослые только работают да работают. И еще ругаются иногда. Устают. Жизнь у них скучная, безрадостная. Никаких удовольствий. Зачем же себе сознательно этого хотеть?

Мы, взрослые, постоянно внушаем своим детям, что они должны, должны, должны. Должны учиться, должны убирать в комнате, мыть за собой посуду, посещать курсы, ходить в магазин, гулять с собакой, – ведь я же все это делаю? Не люблю, а делаю? И ты так же должен – скрепя сердце, сжав зубы, идти по жизни и делать только то, что тебе не нравится, потому что есть слово "надо".

"Должна" и "надо", два железных слова, отравляющих жизнь матери семейства. Она гробится на нелюбимой работе, толчется в транспорте, приезжает домой и начинает крутиться по хозяйству. Она кормит всю семью, а вся неблагодарная семья бросает ей немытую посуду в раковину и вовсе не собирается ценить ее труд. Она гробит свой вечер, делая с ребенком уроки, а тот кочевряжится, измывается, ноет – и не то что спасибо не скажет, а еще и все нервы вымотает.

Ложась в постель, несчастная мать закрывает глаза и с ужасом думает, как хорошо бы было не просыпаться. Но ей кажется, если она проявит еще больше смирения, еще больше терпения, еще крепче сожмет зубы, еще усердней станет служить своей семье и выполнять свою работу, то кто-то же должен будет это все оценить?

Но никто не ценит. Более того, окружающие начинают шарахаться от этой дамы с вечно кислой физиономией, с вороньим гнездом на голове – у нее же нет времени на себя. И домашние думают уже всякие крамольные вещи: не надо нам обед из трех блюд, заказали бы пиццу... и в комнате убирать не надо...

– Не успеешь убрать, опять все загадила! – кричит мать дочери.

– А я тебя не просила убирать!

– Тварь ты неблагодарная, прости, Господи!

Дверью бац.

Это непрошеное мученичество, взваленное на себя в ожидании оценки и благодарности окружающих разрушает семьи не хуже пьянства и наркомании. Как у Клайва Льюиса в "Письмах Баламута": "Она из женщин, живущих для других. Это видно потому, как другие загнаны".

Кажется, все просто: или ты служишь окружающим потому, что любишь их – и тогда тебе в радость накормить их вкусненьким или привести комнату в порядок. Или ты всего этого просто не делаешь, а как-то договариваешься с ними, чтобы неприятная работа делилась на всех. Матери-мученицы сейчас возмутятся. Ясное же дело, что они должны все это делать, а окружающие должны это ценить и им помогать. Все друг друг у друга в долгу, и никаких взаимозачетов. Человек человеку судебный пристав, и каждый с другого норовит взыскать долг.

Долго на одном долженствовании не протянешь, хотя встречаются особо жилистые матери-мученицы, которым, видимо, гордое самоупоение своей жертвенностью придает сил, и они пьют из окружающих кровь до глубокой старости. Нормальная мученица выдыхается довольно скоро – ей хочется лежать и не вставать, закрыть глаза и ничего не видеть, уехать от них всех и пусть крутятся как хотят. Ей все казалось, что ресурсы ее безграничны, что она может (и должна! должна!) тянуть все, никогда не спать, ничего не есть, не ходить к врачам (до себя ли?), во всем себе отказывать. Как трансформатор, который хочет выдавать 220 вольт, получая от силы пять. Нет, конечно, я сама писала и не отказываюсь: мы, христиане, можем получать энергию прямо от Солнца. Но, боюсь ошибиться, надо уметь это делать. А если не умеешь – не отказывать себе в тех маленьких крупицах радости, из которых постепенно складывается умение ценить цветной, счастливый и прекрасный мир, подаренное нам Божье чудо.

"Начало ложной религии – неумение радоваться, вернее, отказ от радости, – писал в дневнике протоиерей Александр Шмеман. – Между тем, радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться..."

Как выжить, задумываются мамы-мученицы, где взять сил, чтоб со всем этим справиться? А тут самое время спросить себя: а что приносит мне радость? И оказывается вдруг, что многим даже сказать на это нечего, потому что они давно разучились радоваться чему бы то ни было. И чтобы дорыться хоть до какой-то радости, приходится спускаться по пирамиде потребностей Маслоу в самый низ, к самым базовым человеческим потребностям, самым простым животным радостям, которых мученица тоже давно себя лишила, не научившись радоваться ничему иному. И очень здорово, если она вдруг обнаруживает, что может радоваться шоколаду, теплому пледу и даже (о ужас греховный!) душистому шампуню, красивому маникюру и вкусному супу. А это очень хорошо, потому что умение радоваться – признак душевного здоровья, а ангедония, неспособность получать удовольствие – отнюдь не синоним аскезы, а симптом запущенной депрессии. Ну и, в общем, богатая духовная жизнь и забота об окружающих не требуют, чтобы мать вообще и православная мать в частности выглядела насупленным чучелом. Ужасно крамольную вещь скажу, но ведь и зубы надо вставлять вовремя, и к врачу ходить, не дожидаясь госпитализации по скорой, и новые вещи себе покупать до того, как старые превратятся в катышки и дырки, и вещи эти не обязаны быть серыми, черными и коричневыми, как ноябрьский вечер в Люберцах; Господь придумал свет и цвет не просто так.

Сделать что-то, отчего тебе самому на душе хорошо и телу тепло – не значит безвозвратно впасть в грех себялюбия. Скорее – получить свою долю радости от того, как хорошо устроен Божий мир. Со временем, может быть, – по мере выздоровления – и дальше начнешь карабкаться по пирамиде Маслоу, и доползешь до чистой радости спокойно отдавать себя другим – не жертвуя собой, не теряя себя, а обретая и радуясь. И тут уже ни горячий шоколад, ни теплый плед особо не нужны, потому что внутреннее солнце и так греет. И присутствие Творца ощущается живо и радостно, и молитва не только мучит принудительным "не хочу, но должна", но согревает и укрепляет.

И когда сама научишься получать радость от мира, различать ее в горячих булочках и в каплях на стекле, в цветах и книгах, в музыке и фресках, в сиянии свечей и молитве, в работе и отдыхе, и даже в уборке, даже в мытье посуды, – то и детей своих научишь, как это здорово – жить, и не будет их пугать взрослая жизнь, в которой столько неоткрытых страниц и возможностей. И научишь их, какое это счастье – вера, а не только стоять в церкви на ногах три часа и слушать непонятное... И заботиться будешь от полноты сердца, а не от ожесточения его, и никакой благодарности от окружающих не захочешь – ну зачем соловью аплодисменты? он просто так поет.