Написать Церковь

О Николае Семеновиче Лескове иногда говорят как о единственном русском писателе, создавшем образ Церкви. Притом, что образ этот далеко не сусальный. Взгляды Лескова нельзя назвать последовательно церковными на протяжении всего его творчества. Один из крупнейших лесковедов, Всеволод Троицкий, пишет, что в 1870-е появился целый ряд произведений с христианской тематикой – "Запечатленный ангел", "Очарованный странник", "На краю света", "Павлин". А также знаменитый роман "Соборяне", о котором всегда разговор особый. Сам Лесков говорит, что до того, как написать "Соборян", он "все шатался", а здесь нащупал некую главную идею. Хотя его отношение к Церкви и к роману "Соборяне" впоследствии изменится. Но герою Лескова, священнику Туберозову, принадлежит знаменитая фраза: не философ я, но гражданин. Это значит: думать не только о духовном окормлении, но и о социальных вопросах. Позиция, совсем не типичная для современного писателю духовенства. Сегодня, в период социализации Церкви, эти мысли представляют особый интерес. О церковной теме в творчестве Лескова и о том, почему образа Церкви почти нет в современной литературе, порталу Religare рассказала кандидат филологических наук, доцент кафедры истории и теории литературы филологического факультета ПСТГУ, ведущий научный сотрудник сектора по изучению наследия А.И. Солженицына Библиотеки-фонда Дом Русского зарубежья им. Александра Солженицына Ирина Мелентьева.

---

– Правда ли, что Лесков – единственный из русских классиков, создавший литературный образ Церкви?

– Он первым в истории русской литературы написал роман, главным героем которого стал священник. В романе-хронике "Соборяне" главный герой – протоиерей Савелий Туберозов. Впервые так энциклопедично, даже, я бы сказала, стереоскопично отражена жизнь священника, практически от начала его служения до смерти. Это важное художественное открытие: новый романный герой появился. А образ Церкви... Лесков ведь реалист. Начиная с "Соборян", вопрос о Церкви, о людях Церкви, о священстве его сильно волновал. И он изображал тех, кого знал, своих современников. Например, сразу в нескольких произведениях, хотя и не в качестве главного героя, появляется фигура святителя Филарета (Дроздова).

– В каких?

– В "Очарованном страннике" есть упоминание про попа-запивашку, который молился о самоубийцах. На него доносят, и владыка отправляет его за штат. Прообразом этого владыки и был святитель Филарет. У Лескова владыка видит в тонком сне, "как стая весенних гусей тощих, потянулись скучные тени, и всё кивают владыке грустно и жалостно, и все сквозь плач тихо стонут". Это души самоубийц, за которых он запретил молиться попу-запивашке. И тогда "опять его на место отправили". Лесков вообще испытывал к Филарету жуткую антипатию.

– Почему же так?

– Зная симпатии Лескова, можно предположить, что он не чувствовал в митрополите Филарете некой "живой жизни", сердечности, человечности. Но Лесков не знал святителя лично. Он был для него такой условной фигурой.

– Как странно. Мы с тобой, кстати, беседуем как раз в день памяти святителя.

– Парадокс...

– Мне вот кажется, что это одна из самых светлых фигур синодального периода, наряду с Феофаном Затворником и Иоанном Кронштадтским...

– К Иоанну Кронштадтскому Лесков тоже плохо относился. Ведь основное противостояние в то время было между почитателями Иоанна Кронштадтского и поклонниками Льва Толстого.

– Лесков ведь был знаком с Толстым и его взглядам на каком-то этапе симпатизировал?

– Мало того, Лесков начал выступать против Иоанна Кронштадтского раньше Толстого. Однако он сам кронштадтского пастыря никогда не видел, опять полагался на какие-то мифы, легенды, слухи. Вот, например, достаточно поздняя лесковская вещь – "Полунощники". Сюжет такой. Есть в городе Кронштадте один священник, к которому все ездят на поклон, чтобы узнать его мнение обо всем на свете. И есть гостиницы, где эти люди останавливаются и ждут, когда их примут. Лесков называет это "Ажидацией". Рассказчик едет, останавливается в гостинице. Стены тонкие, и ночью он слышит разговор: купчихе Аичке ее приживалка Марья Мартыновна рассказывает о некоей Клавдиньке Степеневой, девушке протестантского толка, которая живет трудами рук своих, помогает бедным, хочет отказаться от богатства. Родственники пытаются эту девушку вразумить встречей с известным молодым священником, под которым подразумевается Иоанн Кронштадтский. Но, как выясняется из подслушанного разговора, нравственная победа на стороне Клавдиньки. Пастыря она посрамила. И, естественно, тот, кто про это услышал, решает с этим священником не встречаться. Или вот еще, пожалуй, самое известное позднее произведение Лескова "Зимний день". Там упоминается некий père Jean – это и есть Иоанн Кронштадтский.

– А кто из святых Лескову симпатичен?

– Например, святитель Игнатий (Брянчанинов). Есть у Лескова рассказ "Инженеры-бессребреники". Это фактически первая попытка создания биографии святителя Игнатия. Все, кто пишут про Игнатия (Брянчанинова), обязательно ссылаются на этот текст. В "Инженерах-бессребрениках" он обрисован как праведник, но у Лескова своеобразная концепция праведничества. Когда он говорил о типах русской святости, то употреблял такие слова: "филаретствуют" и "алексейничают".

– Что это значит?

– "Филаретствуют" – значит, живут по образу древнего святого Филарета Милостивого. То есть в миру, в семье, и им удается как-то по-настоящему праведно жить. Это люди могучего духа. Ведь в семье, в миру праведность хранить очень трудно. Другой тип ориентируется на образ святого Алексия, Человека Божьего. Они бегут от мира, часто юродствуют и, как пишет Лесков, "не надеются на себя". Для Лескова выше тот, кто испытывает все ужасы давления мира.

– Что же происходит в "Инженерах-бессребрениках"?

– Там две части. В одной говорится о Брянчанинове и Чихачеве – тех, кто удалились из мира. Лесков пишет о них с огромным уважением. А героем второй части стал Н.Ф. Фермор, который остается в миру и пытается ему противостоять. Мир этот – ужасная инженерная среда, где лгут и воруют. Финал ужасен: Фермор кончает жизнь самоубийством. Но для Лескова это более высокий идеал – человек мужества, который "филаретствует" и противостоит миру. А кто уходит в монастырь, "алексейничает", на себя не надеется.

– Лескову казалось, что в монастыре легче?

– Да. Это очередной литературный миф второй половины XIX века. Ведь Лесков в монастыре не жил. Это ведь не тот случай, когда инок пишет об иноке. Но для нас главное то, что Лесков хорошо понимает трудности жизни в миру. Таким образом, получается, что есть настоящие канонизированные святые, которых он не принимает и описывает прямо-таки черными красками. А есть Игнатий (Брянчанинов), которым он восхищен. Своеобразный вырисовывается у него образ Церкви. Нельзя сказать, чтобы он был объективным, но и нельзя утверждать, что этот образ полностью вымышлен. Писатель опирается на факты, но осмысливает их по-своему, весьма субъективно. Вот, например, в "Полунощниках" рассказчик утром уезжает, так и не увидев Иоанна Кронштадтского. По-моему, это сознательная лесковская позиция. На что рассказчик опирается в своем решении? На женские разговоры. Это же не личное свидетельство о святом, это опять отражение мифов, народных представлений. У Иоанна Кронштадтского действительно были сложности, его окружали не только нормальные люди, но и истеричные женщины, последователи-еретики. Лесков – сын своего века, летописец с определенной тенденцией, вот и все.

– Надо, мне кажется, учесть, что это все-таки образ синодальной Церкви. Синодальный период – достаточно тяжелый, это Церковь без патриарха, порабощенная государством.

– Когда мы читаем у Лескова о христианах того времени и общественных нравах, зачастую становится просто страшно. Начинаешь понимать, почему впоследствии произошла революция. Червоточина была не то чтобы в Церкви, но в обществе, состоящем из людей, каждый из которых имел свою погрешность ви́дения. Интересно, что сейчас в православных кругах происходит некая идеализация церковной жизни ХIХ века. Как будто все дореволюционное было прекрасно по определению. Одно массовое курение в храмах чего стоит! Меня в свое время поразили воспоминания С.И. Фуделя об одном монастыре, где великолепно пели, и атмосфера покаянная, но монахи выходили во время службы покурить. А в дневнике у Анны Григорьевны Достоевской, например, есть место, где она вспоминает, как ей кто-то сказал после панихиды по ее мужу: "А вы заметили, что даже никто не курил во время службы?" Для нас это, слава Богу, непредставимая ситуация, чтобы на литургии курили в кулачок...

– Хотя всегда есть люди, от которых табаком пахнет еще до Причастия.

– Ну, пахнет! А попробовал бы кто закурить! Его бы точно выставили за дверь. А во времена Достоевского курили прямо в церкви, и окурки валялись. Дымило и духовенство. Курят протоиерей Савелий и диакон Ахилла в "Соборянах"... Надо различать явления: что было хорошо, а что ужасно. А то ведь вот Лесков очень талантливый человек, а не смог различить, какого духа Иоанн Кронштадтский.

– Наверное, судил по его окружению. Сейчас тоже хватает истеричных, еретичных и просто не вполне вменяемых почитателей Матроны Московской или какого-нибудь старца.

– Это ж не говорит плохо о самой святой.

– Конечно. Хотя уже многие интеллигенты, поглядев на почитателей и послушав их, говорят, что и не святая Матронушка вовсе...

– У Лескова тоже все основывалось на каких-то преломленных фактах. Но, слава Богу, время расставляет все по своим местам, и становится очевидным, кто кем был.

– Чем был вызван поворот Лескова к церковной тематике и христианским идеям?

– Считается, что к 1880-му году у Лескова наступило "время хорошо прочитанного Евангелия". Духовные искания были и раньше, были и христианские темы, мотивы, образы, но тут христианство становится объектом пристального внимания. Лесков изучает древнерусскую, особенно старообрядческую культуру, которая была посредницей между культурой Древней Руси и Нового времени. Кстати, первый напечатанный текст Лескова, что это было?

– Что же?

– Крохотная заметка "О продаже в Киеве Евангелия". О том, что люди не состоянии купить главную книгу по нормальной цене, и это ужасно. Одна из важнейших идей, проходящих по всему творчеству Лескова: "...во Христа-то мы крестимся, да во Христа не облекаемся". Мысль о том, что "Русь была крещена, но не была просвещена", терзает Лескова. В рассказе "На краю света" он приводит слова митрополита Платона (Левшина): "Владимир поспешил, а греки слукавили, – невежд ненаученных окрестили". Это боль Лескова. Он об этом-то и пишет всю жизнь. Но в 1870-е годы эти проблемы он изображает еще с церковных позиций.

– А потом?

– А в 1880-е на первый план выходят всякие штундисты, протестанты и прочие люди, которые прочли Евангелие и стали жить по-другому, хотя раньше были и крещеными, и православными, но ничего не понимали. Потом Лесков на какое-то время объединяется с Толстым, хотя и не до конца. Интересно, что для Лескова всегда был важен образ святителя Николая Чудотворца. (Хотя это не его святой покровитель. Его святой Николай Студийский). Но Николай Чудотворец осмысливается в таком протестантско-благостном духе, с точки зрения социального служения: помощник бедным и заступник обиженных. Лесков выделяет все то, что привлекает людей в протестантах и чего не хватало в синодальный период православным – это социальное служение и знание священных текстов.

– Это слабые места синодальной Церкви, хотя святитель Филарет, которого Лесков не любит, перевел Евангелие на русский язык, чтобы народ читал.

– Да, меня тоже это удивляет. Митрополит Филарет столько сделал для просвещения народа, а Лесков этого не оценил. Странно.

– Кроме лесковского Савелия Туберозова, еще были столь же мощные образы священников в нашей литературе?

– Пожалуй, Василий Фивейский Леонида Андреева. И архиерей из одноименного рассказа Чехова. Хотя это не романные герои. У Шмелева нет священника, изображенного крупным планом. Вот разве что книжка "Архиерей" неизвестного автора. Есть такая, это самое начало ХХ века. Там тоже описан момент социального служения, какие-то отношения с босячеством, становление общины-коммуны.

– Не типично.

– Да. Но и Туберозов ведь тоже нетипичный священник, потому что его образ явно ориентирован на фигуру протопопа Аввакума. То есть для Лескова в первый период творчества образ борца за веру очень важен. Образцом, разумеется, служил протопоп Аввакум.

– Откуда это известно?

– А дело в том, что в более ранних редакциях "Соборян" есть некоторые страницы жития Аввакума, вырезанные из соответствующего издания и буквально вклеенные в рукопись.

– Даже так?

– Именно. Просто вырезанные страницы и кусочки с пересказами некоторых мест жития. В более поздних редакциях он убирает это в подтекст. Например, Савелий Туберозов произносит проповеди, героями которых становятся люди, живущие рядом с ним. И вот мы вдруг узнаем, что один человек, сам нищий, при этом кормит и растит подкидышей. Хотя указывать на личности считалось недопустимым. И второй момент: Туберозов пишет "Демикатоновую книгу", дневник-автобиографию. Опять же аввакумовский мотив. Ну да, нетипично.

– Почему Лескова интересовала именно исключительность?

– Потому что, показывай Лесков типичные вещи, это было бы просто страшно. Он же показывает, что люди-то на самом деле прекрасные. У него отношения о. Савелия и попадьи Натальи Николаевны – это просто образец семейной жизни.

– У них, правда, детей нет.

– У Туберозова нет, у второго священника полно, а третий, дьякон – вдовый. Получаются такие контрастные типы. Но говорить, что Туберозов – типичный священник, все-таки нельзя. Лескова интересовал образ борца, а борец всегда уникален.

– Каково восприятие лесковских текстов в церковной среде?

– Мне очень радостно знать, что Лескова любил митрополит Антоний Сурожский, который является лично для меня авторитетом. Он включал в свои проповеди пересказ "На краю света" и некоторых других произведений Лескова. Пересказы были, как обычно у владыки Антония, "глухие" – без имен, без ссылок. Но человек, который Лескова читал, сразу понимает, о чем идет речь. Владыка Антоний и сам размышлял, как Лесков периода 1870-х годов. То есть тот был для него какой-то отправной точкой. Ведь Лесков – не холодный, он человек, который размышляет, – такой "взыскующий Града". И начинает он как человек, который мыслит церковно, а заканчивает отходом от Церкви. Лесков дружил со священниками, был знатоком и ценителем церковной музыки, живописи и письменности, но укреплению веры все это, увы, не способствовало.

– А как ты думаешь, почему после Лескова не сложился в литературе образ Церкви? И сегодня никто не пытается написать об этом всерьез, почему-то нет главного романного героя – священника со своей духовной эволюцией... Майя Кучерская тоже написала о другом. В "Боге дождя" священник пал и не может встать. "Современный патерик" – это просто веселая книжка, шуточная, хорошая, но опять же не о том. Ну, а "Даниэля Штайна" Улицкой просто страшно читать, по-моему: вещь антихристианская абсолютно...

– Да, это вопрос. Священников-то с каждым днем все больше и больше. Может быть, автор подходящий еще не родился? Лесков-то был внуком священника, и быт духовенства знал прекрасно. Вот и сейчас писатель должен знать это все изнутри, чтобы не получилась просто какая-нибудь байка.

– Актуален ли Лесков сегодня?

На примере Лескова мы видим ищущую, мечущуюся натуру, искренне верующую, но не менее искренне заблуждающуюся. Мне кажется, он мог бы стать символом нашего общества, находящегося в поисках истины, тоскующего по Церкви.