Книга Марины Бирюковой для Саратова тем более удивительна, что настоящая поэзия сегодня явление редкое. В том, что это именно поэзия, а не набор зарифмованных строк, убеждаешься сразу, как только открываешь тоненькую желтую книгу с солнечной обложкой с очень простым, принципиально простым названием – "Щегол", и прочитываешь первое стихотворение, которое сразу погружает тебя в особое созерцательное настроение. Книга вышла в издательстве Саратовской митрополии крошечным тиражом – 500 экземпляров, что совершенно не умаляет ее достоинства. Саратовцы знают Марину как журналиста, долгое время работавшего в газете "МК в Саратове", а сегодня она трудится на той же профессиональной ниве, но уже в информационно-издательском отделе Саратовской митрополии, заместителем главного редактора журнала "Православие и современность". Читают ли люди стихи? Может ли хороший поэт быть одновременно хорошим продюсером? Есть ли смысл у "актуального искусства"? Своим видением этих проблем Марина Бирюкова поделилась с "Взглядом".
Без модных
словечек
– Марина, второй раз перечитываю вашу книгу, и второй раз возникает ощущение, что в ваших стихах как-то очень вольно дышится. И, наверное, это свойство не только ваших стихов, но и вообще настоящей поэзии. Почему же при таких возможностях, которые открываются перед читателем, поэзия сегодня перестала быть трендом и стала экзотикой?
– Я не думаю, что к поэзии вообще применимо слово "тренд". Очень хотелось бы обойтись без этих новомодных словечек. Не исключено (хотя вообще умничать на эти темы боюсь), что поэзия сегодня обретает свое подлинное, органически присущее ей место в человеческом обществе. Эпоха, когда поэтов слушали на стадионах, давно прошла. Поэта больше не воспринимают как глашатая гражданской свободы, как совесть общества, как "больше, чем поэта". Он не больше и не меньше, он просто поэт. Наступило время открывать в поэзии поэзию. И здесь, конечно, есть преграды. Есть отсутствие навыка, непонимание, неумение читать стихи – даже у людей с гуманитарным образованием, как ни печально. Хотя... все ли так печально на самом деле? Сначала создается впечатление, что людей, интересующихся поэзией, страшно мало. Но потом, когда встречаешься с людьми, когда говоришь с ними о стихах, не только своих, нет, о поэзии вообще, – встречаешь отклик. Слышишь тишину, когда дочитываешь стихотворение в аудитории – удивительную тишину. И понимаешь, что нет на самом деле тотальной глухоты, а есть ситуация, когда поэзия оказалась на периферии общественного сознания. Ее нужно возвращать людям, они, на самом деле, голодны по ней. Я убеждаюсь в этом на многих, многих человеческих примерах.
– Наверное, чтобы вернуть поэзию в актив, нужны еще и деньги. Ведь издание книги – это еще и процесс чисто финансовый. У вашей книги очень маленький тираж. Это, наверное, не от хорошей жизни?
– Книга появилась на свет чудом – благодаря хорошим людям, настоящим друзьям, моим товарищам по информационно-издательскому отделу Саратовской епархии. Это они решили найти средства и издать книгу моих стихов, я сама об этом не мечтала и никого не просила. А самое большое спасибо надо сказать митрополиту Саратовскому и Вольскому Лонгину, который сразу согласился поддержать этот совершенно нехарактерный для епархиального издательства проект. Так что это отнюдь не только моя заслуга – появление книги. Мне Бог дал возможность писать стихи, это хорошо; но те люди (они, кстати, поименно перечислены в начале книги, перед предисловием, чтобы читатель помянул их в молитвах) совершили абсолютно бескорыстный добрый поступок, ничуть не менее значимый, чем сочинение стихов. Поэтому "Щегол" – не моя книга, это книга наша.
– Ваша книга где-то продается?
– В двух специализированных магазинах православной литературы: "Православный мир" (на Большой Казачьей возле Крытого рынка) и "Покровская книга" (колокольня Покровского храма, угол Горького и Большой Горной).
Ничего общего
с экстазом
– Творческий процесс поэта – сокровенная сфера, вторгаться в которую, наверное, нетактично, тем не менее, интересно узнать: а как он происходит у вас? Мыслеобразы, рифмы постоянно возникают в вашем воображении или стих появляется как реакция на нечто из ряда вон выходящее?
– Поэзия – прежде всего труд. Первоначальный импульс, первая весть о будущем стихотворении – это чаще всего появившаяся в уме строчка. Связь этой строчки с внешними событиями – вопрос сложный. Конечно, она есть, ее не может не быть. Но это не реакция на событие, не эмоциональный отклик, нет. Ни огорчение, ни потрясение, ни радость, ни возмущение сами по себе поэтического импульса не рождают. Связь здесь сложна, это духовная связь. А за родившейся строчкой следует работа, поиск, очень трудный, очень долгий, требующий очень большого количества бумаги и нескольких месяцев, как правило, времени. И здесь важна трезвость, критическое отношение к тому, что у тебя родилось, отсутствие всяких форм самолюбования и самоупоения. Это не имеет ничего общего с экстазом, со страстной одержимостью, с всякими парениями и горениями. О профессионализме поэта говорит прежде всего то, что он владеет своим процессом, а не процесс им.
– Может, это мое субъективное впечатление, и специалисты-филологи не согласятся, но мне показалось, в вашей поэзии есть что-то пушкинское, от золотого века поэзии. В ней нет ничего постмодернистского...
– Слава Богу, нет...
– ...и нет даже ничего модернистского, если за модернизм почитать серебряный век. Это что-то очень ясное, простое и в эстетике, и в языке, и в образах. Вам близок пушкинский период?
– Да, я думаю, вы верно почувствовали, мне близок именно этот период, и я бы очень хотела быть максимально консервативной, строго традиционной. Есть такие слова: не ищите нового, ищите вечного. Я никогда не искала нового. Так называемое "актуальное искусство" мне глубоко чуждо. Актуальной может быть газета, искусство вечно. Будущее литературы – я в этом убеждена, и примеры ныне живущих подлинных поэтов это подтверждают – за традиционной формой и за традиционным, а точнее вечным содержанием.
Излечиться
от аутизма
– В стихах вы часто обращаетесь к своим детским воспоминаниям, и это становится для вашей лирической героини своеобразной терапией, и для читателя, кстати, тоже. Почему так? Что есть в детстве такого, что так благотворно на нас влияет?
– Мне чуждо восприятие детства как такого идеального золотого времени. Детство бывает разным. Но у ребенка есть ощущение новизны мира, которого нет у взрослого. Взрослый устал от мира, а для ребенка все событие: и первый снег, и первые признаки весны, и цветок, и собака, и корова. В детстве человек открывает мир, а в принципе он должен это делать всю жизнь. В детстве человек не может зарабатывать себе на жизнь, его содержат взрослые; и точно так же нам в детстве дается даром нечто такое, над приобретением чего – или над возвращением к чему – мы во взрослом состоянии должны потрудиться. Это свежесть восприятия мира, доверчивость к миру, отзывчивость на Божье присутствие в нем. Иногда мы устаем от труда и тогда протягиваем руку в прошлое, туда, где даром давали. Такая, действительно, терапия.
– А природа? Откуда у вас, городского жителя, такая природа?
– А я не городской житель, я выросла в селе, и это имеет для меня очень большое значение. Деревенское детство ничем не заменишь. В той же мере, в какой городского ребенка воспитывает цивилизация, деревенского воспитывает природа. Именно непосредственный контакт с нею. Я сейчас приезжаю в родное село и с огорчением вижу, что в нем не стало скворечников. И скворцов, соответственно, тоже нет. Нет голубятен и голубиной охоты. И рыбалка мальчишек уже не интересует, и удочки мастерить они не умеют, и к лошадям их не тянет – все заменил компьютер. Село депрессивно, оно плохо живет, но вот на компьютеры со стрелялками почему-то хватает. Компьютерный аутизм – это глобальная угроза. Людей, детей, нужно возвращать к непосредственному контакту с землей, водой, деревьями, животными. Надо не за границу везти детей, а в село, и учить сажать картошку, кормить корову, гонять голубей, собирать грибы, прорубь рубить зимой, змея запускать. Иначе они вырастут больными.
В поисках свободы
– Марина, почему вы ушли из светской журналистики? Вы устали писать о криминале или работа в Церкви в какой-то момент жизни оказалась для вас важнее?
– Здесь две основные причины. Я не жалею о годах, отданных правовой (так бы я ее назвала, а не криминальной) журналистике, она помогла мне многое узнать о человеке, многое понять. Но в какой-то момент я просто исчерпала это или достигла своего потолка. Нужно было менять род занятий, чтоб работа не превратилось в механическое функционирование. А во-вторых, я видела, что еще немного – и у меня совсем не останется возможностей работать честно, свободно и объективно. "Территория свободы", которую мне до поры удавалось отстаивать, стремительно сужалась. Люди переставали верить в то, что журналист может руководствоваться совестью, а не деньгами, не заказом. Вопрос "кто вам это проплатил?" не считался уже оскорбительным. Интерес рядовых читателей к газетам стремительно падал. И я поняла, что не так много могу этому процессу противопоставить.
– В православной журналистике нет несвободы?
– Я бы не стала использовать словосочетания "православная журналистика" и "православный журналист". Так же как и "православный поэт" – это для меня вообще исключено, и очень неприятно было, когда меня пытались так назвать. Православный – это определение вероисповедания человека, но никак уж не его профессии. Журналист должен быть профессиональным, а если он к тому же сделал в жизни такой выбор, вошел в Православную Церковь, значит, он может принести ей довольно ощутимую пользу. В том числе и работая в СМИ, издаваемых Церковью. Эта работа, по крайней мере, не заставит его вступить в конфликт с собственной совестью, личными убеждениями. Собственно, это ведь и есть свобода!
– Выход книги обязывает к продолжению. Что-то подобное еще выпустить планируете?
– Волевым своим решением я намерена оставаться поэтом и продолжать работать. Но не все зависит от меня. Поэзия – дело очень глубокое, индивидуальное, психологическое. Всеми процессами, которые идут у тебя внутри, командовать не будешь. Вот эта тоненькая книжечка – 15 лет труда. На то, чтобы выпустить еще одну такую, придется потрудиться, наверное, не полгода.
Выход книги, новые публикации – это у всех ассоциируется с понятием "успех". Именно успех, иначе говоря, признание становится целью большинства людей, способных к творческому труду. Но на самом деле гораздо важней другое: возможность сделать человека счастливей. Дать ему то, в чем он нуждается. Помочь, поддержать – не надо этого бояться, поэзия по самой своей природе целительна, она должна помогать людям. После выхода книги – потому еще, может быть, что она родилась усилиями других людей, что я за нее благодарна должна быть – я очень хорошо почувствовала, что не ради успеха, не ради славы, а ради помощи людям стоит продолжать.
Источник: Взгляд
