"Нет ничего хуже, чем уставший священник"

Запрещенный в служении священник Русской православной церкви Дмитрий Свердлов рассказал "Газете.Ru", в чем причина его "оставления прихода", как он безуспешно пытался договориться с высшим церковным начальством о выходе за штат и почему ему не захотелось служить в "комбинате духовных услуг".

– Отец Дмитрий, откуда вы узнали о решении митрополита Ювеналия (Пояркова) запретить вас в служении?

– Мне позвонил во вторник вечером товарищ и сказал об указе о моем запрете, вывешенном на сайте епархии.

– В сентябре 2012 года вас перевели с должности настоятеля в храме Петра и Павла в деревне Павловское Домодедовского района Подмосковья. В чем, по вашему мнению, причина предыдущего наказания?

– Я не знал официальных причин сентябрьского перевода, почему меня сняли с настоятельства. Тогда причины были озвучены только в частных разговорах с официальным лицом епархии. И причина называлась только одна: мои публикации. Сейчас епархия сформулировала позицию, что тот перевод был сделан из-за "прогулов". Впрочем, меня и тогда предупредили, что никакое официальное лицо не признает никакой другой причины.

– В среду епископ Николай (Погребняк) говорил, что летом вы уехали в самовольный отпуск, а потом, когда вас сняли с настоятельства в храме Петра и Павла и перевели в Домодедовский собор Всех Святых, вы просто не стали туда ходить.

– Летом происходили разные события, но, что именно стало причиной, я могу только предполагать. У меня трое детей, и мой средний сын пяти лет – жуткий аллергик. Каждую весну у него очень сильная реакция на цветение, и с каждым годом она прогрессирует. В этом году по весне ребенку было совсем плохо, и моя жена в мае взяла горящий тур в Турцию на море. Мальчику там стало легче, но наш доктор предупредил, что, хоть ребенку и лучше, еще немного, и аллергия перейдет в астму. Мальчонку жалко, потому что врагу не пожелаешь жить с гормональным спреем от астмы. Уже на второй день после возвращения он стал покрываться коростой. Мы кое-как пережили май – мы же не миллионеры, чтобы сразу уехать на море. А летом я стал собираться с детьми на море. Мы решили поехать на машине в Болгарию – билетов на самолет уже не было, да и дорого покупать билеты на троих.

У меня отпуск 12 дней в году. Настоятель храма в год может пропустить только одно воскресенье. Кроме этого, в нашей епархии этот отпуск нельзя разбивать, можно взять только целиком. Я подал прошение на отпуск, отпуск мне одобрили, но при этом я оказался в трудном положении. До Болгарии на машине ехать три дня. Получается шесть дней в дороге и всего лишь шесть дней на море. А за это время дети даже акклиматизироваться не успеют. И я без согласования с церковной администрацией принял решение пропустить еще один воскресный день. Свой приход я прекрасно знаю и, пропуская воскресенье, я понимал, что хуже от этого никому не станет: многие прихожане все равно разъехались на лето.

После отпуска сыну стало гораздо лучше. Но, когда мы ехали домой из Болгарии, мне позвонил помощник моего церковного начальника – благочинного протоиерея Александра Васильева. Тот сказал, что я на следующий день должен прибыть к благочинному. Я сказал, что не могу, потому что еду по Румынии. Так моя самоволка стала известна церковному руководству.

Мне казалось, что по возвращении мне удалось благочинному эту ситуацию объяснить. Тут стоит отметить, что еще с апреля благочинный начал примерно раз в неделю приезжать ко мне с папкой с распечатками моих статей. В них маркером были отмечены те фрагменты, с которыми он был не согласен. Он открывал папку, находил отметки, говорил, мол, отец Дмитрий, дорогой, я с тобой не согласен по этому вопросу. В частности, ему не понравилась фраза из интервью журналу "Большой город" о том, что "финансово и социально независимый священник – это опасность для административной церковной системы, потенциально он не настолько послушен и подчинен, как священник, полностью зависимый от своего образа жизни". Во время каждой такой встречи я кивал головой, мол, принимаю его мнение к сведению. Такие вот странные встречи.

– После вашей "самоволки" последовало какое-то наказание?

– Нет, жизнь продолжилась дальше. С точки зрения церковной администрации пропуск службы – это нарушение правил, но, как и везде в России, строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения. Подобные вещи регулярно случаются с разными священниками.

Прошло еще некоторое время, и случилось наводнение в Крымске. На четвертый день я не выдержал, эта трагедия задела меня за живое. Я отслужил воскресную службу, а на следующей неделе больше служб не планировалось. Я учел беспокойство благочинного по поводу пропуска воскресной службы в июне и спланировал поездку так, чтобы вернуться к следующему воскресенью. Прямо скажем, за все 12 лет моей службы никого никогда не интересовало, где я нахожусь от воскресенья до воскресенья.

Я призвал людей на своей странице в Facebook, за два дня мы собрали более 100 тыс. рублей, загрузили огромный джип колясками, памперсами, медикаментами и на следующий день вечером оказались в Крымске. От поездки было очень правильное ощущение – ощущение правильного дела.

К следующей службе я вернулся. А своей поездки в Крымск я никогда не скрывал: было три или четыре статьи на "Правмире" (интернет-портал "Православие и мир". – "Газета.Ru"), а церковная администрация внимательно мониторит мои публикации, как я уже рассказал. Если бы поездка в Крымск была существенным нарушением церковной дисциплины, почему наказание не последовало тогда?

В августе меня пригласили в Италию на католическую конференцию. Я поехал, хотя и понимал, что по правилам должен был попросить разрешения правящего архиерея. Но с учетом претензий к моим публикациям я решил, что смысла просить разрешения не было, и самовольно полетел в Италию между служб.

– Об этом узнала церковная администрация?

– Я этого не скрывал, и, когда это дошло до благочинного, начались проблемы. Тот режим перемещений, который я считал нормальным, для него оказался огромной проблемой. Но в ходе беседы он убедил меня, что такое поведение с моей стороны неприемлемо. Я согласился с отцом Александром, но у меня оставалось одно незаконченное дело. Мы вместе с фондом "Предание" и порталом "Правмир" собрали 1,3 млн рублей в помощь крымчанам, деньги были собраны под мое имя, на мне лежала ответственность за распределение средств. Я отказался от всех приглашений и поездок и готов был, хотя не знал как, отказаться от продолжения проекта в Крымске... Но разговор сразу пошел не так. Протоиерей был раздражен и разгневан. Он начал говорить со мной нервно и грубо и потребовал от меня объяснительную в письменном виде по поводу моих отлучек, он был уверен, что я и так должен был привезти ее на встречу. Я уговаривал его, что не надо эскалировать ситуацию, согласился с его аргументами, но он настаивал на этой объяснительной. Я объяснял, что он ставит меня в идиотское положение, потому что фактически он просит меня написать донос на меня самого. Получился конфликт, скандал, от выбежал не прощаясь из своего кабинета... Через три недели мне позвонил его помощник и сообщил, что уже неделю, как я не настоятель Петропавловского храма и переведен в Домодедовский собор.

– Вы успели послужить в Домодедове?

– Меня вызвали в Москву в епархиальное управление на встречу с секретарем епархии протоиереем Александром Ганаба. На этой встрече становится очевидно, что об отлучках моих речь вообще не идет. Так или иначе речь идет только о публикациях. Отец Александр предупреждает меня намеренно, что он никогда не согласится и никогда не подтвердит, что причиной моего перевода была моя публицистика, если я об этом когда-либо буду говорить. Он не раз уточнил, что в официальных комментариях и документах будет идти речь именно о нарушении дисциплины. На этой же встрече я вынужден был заявить отцу Александру, что выходить служить в этот собор для меня невозможно.

– А отказаться можно?

– Формально – нет, а практически – можно. На ультимативную форму его требований мне пришлось тоже ответить ультиматумом, и, что самое интересное, церковный чиновник согласился. Мы договорились, что я не выхожу в Домодедовский собор, а епархиальное управление меня за это не наказывает. Дополнительным условием было не писать в СМИ. Меня эта ситуация устроила – я спокойно могу не писать, журналистского зуда у меня нет. Так что я с легкостью согласился.

Мы договорились на четыре месяца, то есть как раз до Рождественских праздников. Мне предложили прикрыть мое отсутствие больничным, тем более что у меня и так были проблемы с мениском – выбил колено, играя с детьми в футбол. Так что до конца декабря я жил жизнью частного лица. В конце декабря мне позвонил помощник благочинного и сказал, что меня "потеряли". Я ответил, что я живу там же, телефон не менял, а помощник заявил, что якобы благочинный переживает, что я не появляюсь. Я попросил его позвонить в епархиальное управление по поводу моего отсутствия в храме. На этом все закончилось, а 14 января 2012 года сайт епархиального управления вывесил указ о моем отчислении за штат и запрете с формулировкой "за оставление прихода".

То, что сейчас публикуется официальными лицами епархии, мол, "я болтался по заграницам", они "не могли меня найти", "я не отвечал на звонки" – ну это просто неправда. У нас обычно делают так: если священник не ответил на звонок начальства, ему настойчиво дозваниваются. Если не дозвонились, присылают СМС с требованием перезвонить. Звонков, СМС мне не было. Меня подставили. Это в каком-то смысле ожидаемо и неожиданно одновременно. Я все-таки не изжил своего романтического отношения к церкви.

– Почему вы не захотели служить в Домодедовском соборе?

– Во-первых, мой перевод из настоятелей интепретировался как дисциплинарная мера. При этом не было внятно озвучено, за что меня наказывали – то ли за отсутствие, то ли за статьи. Я не хотел соглашаться с дисциплинарной мерой без разъяснения ситуации, а если бы я стал служить в другом храме, я бы таким образом признал наказание. К тому же я полагал, что по своим отъездам из Москвы я объяснился, а по Крымску – мне и в голову не могло прийти, что мне могут это предъявить в качестве претензии.

Во-вторых, у меня была личная причина. Настоятель этого собора – это тот самый благочинный, который в этой ситуации проявил себя некорректно – писал на меня "рапорты", в которых полуправда перемешана с полуложью.

Когда священники служат, они причащаются вместе и говорят друг другу "Христос посреди нас". Это значит, что мы все братья во Христе. Я не готов был сказать человеку, который написал на меня рапорт, в котором половина фактов довольно своеобразно интерпретирована, "Христос посреди нас". По факту, между нами нет Христа. Часть из этих документов, которые церковные администраторы посчитали для себя удобными, выложены на епархиальном сайте, с ними можно ознакомиться.

В-третьих, то, как устроено церковное дело в соборе, противоречит моему опыту священника и тому, что я считаю правильным. Служить так, как там требуется, было бы против моей совести, а служить так, как я считаю правильным, – начинать еще один конфликт.

Это такой большой "комбинат духовных услуг". Мне известен факт того, что в этом соборе принудительно берутся деньги за крещение. Церковь, в которой вымогают деньги за требы, – это профанация всей христианской идеи. Кроме того, это категорически запрещено патриархом. Я не хотел в этом участвовать.

– На что вы жили все это время?

– Прошлой зимой я продал мамину дачу. Это хорошие деньги.

– Сейчас вы можете подать апелляцию на указ митрополита в церковный суд. Собираетесь ли вы это делать?

– Моя реакция во многом зависит от реакции церковной администрации. После публикации статьи о выборах они опасались, что я пойду в большую политику или большую журналистику и буду пользоваться своим саном священника, чтобы решать какие-то политические вопросы.

Епископ Николай (Погребняк) говорил, что это прямое вмешательство в политику, несовместимое со священным саном. Это спорное утверждение: точно так же можно сказать, что и его деятельность несовместима со священным саном. Но факт остается фактом: участие священника на выборах в качестве наблюдателя и журналиста вызвало негативную реакцию в церковной администрации, на всех уровнях.

Несмотря на мои усилия, конфликта избежать не удалось.

Еще зимой 2011 – 2012 года я писал владыке Ювеналию прошение, чтобы меня отпустили за штат из-за психологической усталости. У людей, которые занимаются социальным общением, – учителей, врачей, священников и других – есть социальное выгорание. В жизни нет ничего хуже, чем уставший священник. Мне нужна была пауза. Но мне не удалось убедить в этом церковное руководство.

– Чем отличается выход за штат от запрещения в служении?

– Выйти за штат – это как получить военную пенсию, то есть награды остаются, форменная одежда, табельное оружие и так далее. А быть под запретом – это как если бы погоны сорвали.

Если бы меня сейчас отпустили за штат, в СМИ не было бы того скандала, который возник в связи с моим запретом. Его спровоцировали те церковные администраторы, которые инициировали указ. Завтра они опять будут говорить, что против церкви ведется информационная война, а тут всего-навсего надо было самим действовать более деликатно.

– Что вы собираетесь делать дальше?

– Мои дальнейшие планы зависят от реакции церковной администрации. Если владыка Николай (Погребняк) будет озвучивать вещи, которых он достоверно не знает, или причудливым образом интерпретировать факты, мне придется ему напомнить, что еще летом этого года он говорил в епархиальном управлении, что, мол, если Свердлов не перестанет писать, его накажут и переведут в другой храм.

– Какие наказания вообще бывают в церкви?

– Я в этом вопросе не силен, но уже успел познакомиться с двумя из них: перевод из должности настоятеля в должность подчиненного священника. Когда пресс-секретарь говорит, что перевод – во благо, он, видимо, не знает о чем говорит или лукавит. Бывает, что священника переводят из крупного прихода, где хорошо с финансами, в отдаленный и бедный, где плохо с прихожанами. Бывают и экзотические случаи. Последнее время особо отличилась Ивановская епархия. Там священникам официально ограничили активность в интернете.

– Наказания это следствие личной антипатии со стороны начальства или же санкции за реальные проступки?

– Бывает и так, и так. Право наказания и поощрения принадлежит не епархиальному архиерею. Понятно, что здесь слишком много зависит от личности епископа. К этому можно по-разному относиться, но это реальность церковной жизни