В последний день минувшего года, когда все наряжали елки, крошили салаты и морозили шампанское, когда мир казался добрым, уютным и сказочным, Сам Господь напомнил нам о том, что такого мира на самом деле нет. Старую добрую сказку срезало как ножом. Время остановилось. День навсегда остался разрезанным на две неравные части – до телефонного звонка и после. Сначала позвонили мне, потом звонила я. Врывалась в чью-то предпраздничную суету с традиционными вкусными запахами, смехом счастливых детей и проблемой, в чем встречать. Слышала радостное: "О, привет! С наступающим тебя!" – и после паузы через силу произносила: "Ирина Бакаева умерла".
В 1998–2004 годах Ирина была главным редактором газеты "Саратовский Арбат", а я трудилась в том же "Арбате" корреспондентом. С этим хрупким, но решительным "боссом" мне далеко не всегда было легко.
Мне не очень-то нравилось, когда Ира без всякой соломки характеризовала мой материал как "скучнейший". Я скисала, когда она, не согласившись с каким-либо моим утверждением или посылом, обрушивала на меня раскаленный град своих контрдоводов. Или когда ей просто казалось, что новостная полоса недостаточно хороша. То есть хороша, но не очень, а должна быть – очень. Потому что газету мы должны делать настоящую, а иначе нам грош цена в базарный день. В эти минуты мне хотелось выйти из редакции и долго-долго идти куда глаза глядят. Но минуты проходили, и я осознавала, что глаза мои глядят – сюда же, в газету "Саратовский Арбат", которая действительно должна быть лучшей в городе, а как иначе. Я глотала комок обиды и готовила следующую публикацию. И на меня обрушивался другой град – град похвал, вряд ли в полной мере мною заслуженных: "Отличный материал! Классный! Ну как ты так умеешь!.." Это были не просто комплименты, нет, это была радостная гордость за другого человека, который что-то преодолел и что-то сумел.
Поразительная способность радоваться за других, гордиться другими, болеть за других – едва ли не главная характеризующая черта, а лучше сказать – особый талант Ирины Бакаевой. Помню, как она влетела в нашу комнату с ликующим криком: "Ура! Шарова заняла первое место в издательском доме!" – и бросилась целовать ошеломленную Свету Шарову. Помню, как боролась за умного и одаренного парня, не находившего в себе сил справиться с пристрастием к алкоголю: прощала бесконечные загулы, заваливала заданиями, ругала, хвалила, твердила, что талантлив, что непременно должен совладать...
Любой из нас, тогдашних арбатовцев, понимал, что эта невозможная Бакаева на самом деле всех нас любит. Не просто "хорошо относится", а именно любит каждого из нас – своих. И потому прощает – не на словах, а на деле, разом и до конца: и недостатки, и ошибки, и серьезные проколы тоже.
Когда по вине конкретного сотрудника возникала неприятная, конфликтная ситуация, газета оказывалась под угрозой судебного иска, вынуждена была публиковать опровержение – Ирина никогда не мучила виноватого проработками, упреками и штрафными санкциями. Напротив, она всегда принимала возникшую проблему как общую и давала своему незадачливому подчиненному понять, что он попрежнему свой, родной и, что бы ни случилось, мы вместе – по одну сторону внезапно выросших баррикад. Среди главных редакторов, вообще среди начальников, это не самое распространенное качество!
* * *
Газета наша принадлежала издательскому дому "Провинция", во главе которого стоял известный медиамагнат Борис Гиллер. Он не скрывал, что цель создания всероссийской сети однотипных провинциальных еженедельников, одним из которых и был тогда "Саратовский Арбат", – извлечение колоссальной прибыли. Политика московских хозяев с неизбежностью превратила бы нас в таблоид, в пошлый желтушный листок, каких много... если бы не героическое сопротивление Ирины Бакаевой. Другие редакторы не смели пикнуть при Гиллере, великом и ужасном, – саратовская Бакаева могла с ним спорить, и он ее слушал. Мы подняли тираж до небывалых в нашей губернии показателей – не за счет бульварщины, не за счет гороскопов и прочей широко востребованной отравы, а за счет профессиональных журналистских работ, основанных на сострадании, справедливости и любви к человеку.
Сейчас, через десять без малого лет, я понимаю, что "Саратовский Арбат" при всех неизбежных издержках (поскольку переломить московских хозяев удавалось далеко не всегда) был последней в моей жизни настоящей газетой. Настоящей – значит не служащей никому, кроме читателя. Мы были просто завалены читательскими письмами. К нам в редакцию потоком шли люди – и далеко не только с жалобами, нет, очень часто – с уникальными человеческими историями, с интереснейшими темами. А когда мы писали о людях, которым плохо, трудно, одиноко, наши читатели бросались на помощь, как суворовские солдаты на штурм Измаила. Детдомовская девчонка, оказавшаяся на улице, через неделю после публикации о ней была одета, как принцесса, устроена в техникум и принята в опекунскую семью. Мужик, отмотавший восемь лет за какие-то вагонные кражи и обреченный на бомжевание, обретал не только необходимые штаны и ботинки, но и вполне приемлемую избушку в заброшенной деревне, а дальше уж все зависело от него самого. И сколько было таких историй!
Но все это было возможно только потому, что любой из нас, трудившихся в "Арбате", знал: Бакаева никогда и ни при каких обстоятельствах не сдаст, не предаст. Гиллер мог потребовать увольнения сотрудника за то, например, что последний, сняв трубку телефона, сказал просто "Да" или "Алло" вместо положенного "Здравствуйте, наша газета вас слушает". Но у Бакаевой на все подобные требования был один ответ: "Никого увольнять не буду. Не нравится – увольняйте меня".
И уволилась сама в конце концов, когда поняла, что уже не может бороться и защищать своих. И после этого "Арбат" действительно превратился в пустую бульварную газетку.
* * *
Ирина была человеком верующим. Я всегда чувствовала в ней эту скрытую, до поры не высказываемую, но очень глубокую и твердую веру. Нашим московским хозяевам непременно нужен был компромат на "эту РПЦ" и на местную епархию в частности. Однажды они спустили на наши головы задание: найти в Саратове некоего "попа-расстригу", который должен, наконец, "сказать правду о том, что ничего святого там у них давно уже нет". Но реакция главреда была совершенно категорична: "Нет. Никакого расстригу мы искать не будем. Сами ищите".
Все, в том числе и те, кому это совсем не нравилось, знали: бранить Церковь, смеяться над Православием Бакаева не даст. Некто из недовольных ее позицией коллег сказал однажды в сердцах: "Бакаева боится попов трогать – суеверна". Она действительно боялась – впасть в соблазн и ввести в него же читателя. Это был воистину страх Божий.
* * *
Как-то раз я подготовила очерк о женщине, муж которой стал жертвой очень жестокого преступления: на вечерней улице на него напали три подростка. В результате нападения череп потерпевшего был проломлен в нескольких местах, мозг залит кровью, врачи сказали: "Лучше с того света не тянуть – вытянем совершенно беспомощного инвалида".
Моя героиня сумела спасти мужа и вернуть его к нормальной жизни. Но она смогла и нечто большее, а именно – простить искалечивших его подростков. "Сидя в суде и слушая их показания, – рассказывала мне эта женщина, – я поняла, что они просто никогда не видели ничего доброго и светлого. Они прожили свои первые шестнадцать лет в страшной бездуховной обстановке. Они не только преступники, но и жертвы".
Так вот, мой очерк, а точнее, моя героиня не понравилась одной нашей сотруднице. Прочитав мой текст, коллега просто вспыхнула: "Ну и тетка! Такое простить?! Таких уродов жалеть?! У нее с головой все в порядке?!.."
Это услышала Ирина. И посоветовала рассерженной журналистке открыть Евангелие.
* * *
Ирина Бакаева прожила трудную, но счастливую жизнь. Ее не миновали потери, беды, несправедливости. Но у нее была замечательная семья. Ирина и ее супруг, военный летчик Владимир Бакаев, были парой, на которую с завистью оглядывались прохожие. Пара, которую делала красивой совершенно очевидная любовь, не подвластная никаким окислительным процессам. Дети, Вера и Антон, удивляли даже самих родителей ранней самостоятельностью и ответственностью, полным отсутствием инфантилизма. Для внучки Ксюши бабушка была просто всем. Вскоре после операции – не спасшей, но в какой-то момент давшей надежду на благополучный исход – Ира сказала мне, что в тяжелейшие месяцы болезни она заново открыла для себя своих близких: они делали для нее не только все возможное, но и все невозможное тоже.
* * *
Мы верили, что Ирина будет еще работать. Предложили ей сотрудничество с нашими епархиальными СМИ. Она ответила, что это было бы для нее очень большим счастьем. Но вот позволит ли здоровье?.. Здоровье не позволило. Немного легче становилось в загородном доме, в Ивановке. Там огромный старинный храм во имя Иоанна Златоуста – в руинированном, как выражаются специалисты, состоянии. Когда появилась надежда на его восстановление, семья Бакаевых сразу сделала пожертвование. Если храм будет возрожден – а он непременно должен быть возрожден – мы попросим отслужить в нем панихиду по рабе Божией Ирине.
* * *
Новогодняя шумиха – где-то там, далеко, а здесь – маленькая кладбищенская церковь, голос священника, возглашающего "Вечную память", заплаканные лица и стук мерзлых комьев глины по крышке гроба.
Когда смерть врывается в нашу жизнь, мы видим тщету земных утех и ненадежность простого человеческого счастья. Но нельзя, чтоб мы видели только это. Мы призваны видеть неизмеримо большее. Смерть должна обращать нас к Победителю смерти. Хороня любимого человека, очень хорошо понимаешь: кроме как к Сыну Божию, другой дороги у нас, людей, нет.
Источник: Православие и современность
