В конце 60-х начале 70-х, в то время, которое впоследствии будет называться годами застоя, в Советском Союзе начиналась новая волна религиозного возрождения. Согласно коммунистической доктрине Россия вступала в эпоху развитого социализма. Эта эпоха должна была характеризоваться неуклонным умиранием религии, лишившейся поддержки государства. А все сколько-нибудь значимые артефакты религии должны были перекочевать в музей. Однако, на практике происходило обратное: как травинки сквозь асфальт, пробивались ростки религиозной мысли в литературе, в изобразительном искусстве и кино. Символом нового духовного кинематографа стал Андрей Тарковский, величайший мастер, вошедший в первую десятку корифеев мирового киноискусства. Для многих советских людей просмотр картин Тарковского изменил жизнь и помог сделать шаг в сторону веры. Много людей, не задумываясь, назовут Тарковского родоначальником христианского киноискусства, однако, со стороны церкви его творчеству дается совсем другая оценка.
Среди людей, категорически не принимавших творчество Тарковского, был величайший богослов, протоиерей Александр Шмеман, живший в эмиграции. О фильме Тарковского "Андрей Рублев" он высказался так: "Понимаю и "целую" все благие намерения Тарковского, но, с благими намерениями делаются плохие фильмы. Отдельные удачи несомненны, талант налицо. Но в целом, по-моему, неудача. Искусство, особенно же зрительное, требует "синергизма", участия и даже причастия зрителя. Тут все разжевано, подано, переварено, но зритель остается вовне. Мы с Сережей быстро удрали после окончания фильма". Однако большинство зрителей говорят об обратном. Они утверждают, что, несмотря на непонимание символического смысла многих образов, они были увлечены, буквально затянуты в пространство картины, они чувствовали себя поглощенными атмосферой фильма, которая долгое время спустя после просмотра не только не отпускала их, но и меняло всю их жизнь. Иными словами, войдя в эту воду, невозможно было выйти из нее тем же самым человеком. Это было подобно перерождению. Почему же протоиерей Шмеман пишет такие несправедливые и обидные слова? Скорее всего, потому, что он не мог принять тех смыслов, которые были у Тарковского в его фильме. Отчетливее эта позиция выражена о. Феодором (Ильиным), человеком искушенным в драматическом искусстве, закончившим театральный институт, актером по профессии. Он говорит, что творчество Тарковского абсолютно нецерковно, его фильмы не о Боге, и что образы, созданные им, например, образ Андрея Рублева, монаха-иконописца, не соответствует действительности. А потом вообще категорически отказывает искусству театра и кино в возможности быть духовным. И, хотя многие христианские критики признают, что Тарковский был человеком верующим, в последние годы часто исповедовался и причащался, его искусству они ставят приговор нецерковности. Так в чем же феномен кинематографа Андрея Тарковского, вернувшего многих людей Христу, приведшего их в лоно Церкви, но отторгнутого церковной общественностью?
Прежде всего, разгадка таится в том, что фильмы Тарковского не являются иллюстрацией богословских доктрин. Это не наглядный материал в помощь церковной проповеди, это глубоко самостоятельное искусство, взявшее себе темой духовные искания человека. Это то искусство, о котором известнейший театральный режиссер из Англии Питер Брук, на встрече с театральной общественностью Москвы в 1987 году сказал примерно следующее: "Задача театра сегодня – удовлетворять духовные запросы человечества, которые восполняла Церковь", имея в виду угнетенное положение Церкви в нашем атеистическом государстве.
"Из всех искусств для нас важнейшим является кино" – писал Ленин. Ему очень хотелось видеть кино служанкой революции, винтиком общепролетарского дела. В условиях советской России оно и не могло быть иным, поскольку требовало огромных материальных ресурсов. И вот в условиях тотальной цензуры, по заказу государства и на средства госбюджета выходит картина, полностью противоречащая интересам заказчика в лице атеистического режима. Возникает искушение полагать, что если в советское время создан фильм не советский, не атеистический, то он автоматически должен быть церковным, а он оказался никому ничего не должен, он был просто свободным выражением мыслей и чувств верующего человека. Этот фильм можно назвать фильмом-свидетельством, фильмом-исповедью, и его главная ценность – в его индивидуальности. Это свидетельство живой веры человека, которому Господь помог воплотить свое исповедание в таком масштабном полотне. Известно, что после удачи с фильмом "Иваново детство", Тарковский упорно не шел ни на какие компромиссы и хотел снимать только этот фильм. После окончания работы над сценарием, с ним поссорился автор идеи, а потом во время съемок и монтажа, соавтор сценария. Но режиссер оставался верен своей интуиции. Он заново прокладывал свой личный путь к Богу, опираясь только на свой собственный опыт, находя помощь не в духовной традиции Церкви, а в искусстве, служение которому уподоблял служению Богу. Для многих представителей творческой интеллигенции того времени обращение к культуре (история, филология, древнерусское искусство, фольклор, реставрация, музыка и театр) было сродни обращению к Богу. В последствии, придя в Церковь, они более критично относились к своим исканиям.
В своих дневниках Тарковский пишет: "Боже! Чувствую приближение Твое. Чувствую руку Твою на затылке моем. Потому что хочу видеть Твой мир, каким Ты его создал, и Людей Твоих, какими Ты стараешься сделать их. Люблю Тебя, Господи, и ничего не хочу от Тебя больше. Принимаю всё Твоё, и только тяжесть злобы моей, грехов моих, темнота низменной души моей не дают мне быть достойным рабом Твоим, Господи! Помоги, Господи, и прости! Образ – это впечатление от Истины, на которую Господь позволил взглянуть нам своими слепыми глазами". После этих слов понятно несговорчивое упрямство Тарковского, как бы чувствующего, что Бог, открывший ему глаза, толкает его в затылок и требует: "Свидетельствуй!"
В 1995 году кинематограф отмечал столетие со дня своего возникновения. К этой дате Ватикан отобрал сорок пять величайших фильмов всех времен и народов, разделив их на три категории: "Религия", "Мораль" и "Искусство", по пятнадцати картин в каждой. Целых два фильма Тарковского "Андрей Рублев" и "Жертвоприношение" заняли достойное место в категории "Религия". К слову сказать, классические "церковные" фильмы: "Иисус из Назарета", "Песнь Бернадетт", "Брат Солнце, сестра Луна" и другие – туда не вошли. Фильмы этой категории представлены авторскими картинами с ярко выраженной личной точкой зрения художника-христианина.
Каким нам представляется свидетельство Тарковского? В фильме "Андрей Рублев" главный герой говорит, что не хочет пугать людей муками воздаяния, а хочет нести им радость победы над смертью. Он твердо уверен, что кара может только ожесточить и без того озлобленное сердце человека, а любовь – отогреть его. Достаточно одного доброго взгляда, с которым встретишься в толпе людей, чтоб на душе стало легко и светло, как после причастия. Фарисеи, по мысли главного героя фильма, пользуясь темнотой и невежеством народа, употребив свои знания для установления монополии на истину, дающую им власть, не ушли в прошлое, но живы и сейчас. "Приди сейчас Христос – они бы и сейчас Его распяли" – утверждает второй персонаж фильма. И в подтверждение этому – фантастическая сцена заснеженной Голгофы: Христос, в посконной рубахе, в лаптях, идет по снегу, неся Крест, а распинают его опричники, то есть крещеные люди. Ради художественной правды автор нарушает хронологические и исторические рамки повествования.
В фильме "Сталкер" есть история о человеке по кличке Дикобраз, который водил людей в Зону за деньги, где была комната исполнения желаний. Сам Дикобраз не заходил в эту комнату, только других водил, но однажды зашел, надеясь осчастливить весь мир, и вернувшись – неожиданно разбогател, а потом повесился. Вот такой образ современного Иуды.
Фильм "Зеркало" – фильм о голосе Божьем в человеке, которым является совесть. Совесть – это Зеркало, показывающее человеку все его изъяны. Во всех своих фильмах Тарковский говорит о самом себе. Муки героев его фильмов – это его муки, его покаяние, приведшее его к единению с Богом.
Последняя запись в дневнике Тарковского, сделанная перед его смертью: "Сегодня великая надежда поселилась у меня в душе. Не знаю от чего – просто, счастье. Надежда возможности счастья. С утра солнце светит в окна, но счастье не от этого... Присутствие Господа... Я Его чувствую".
